Пока Гелани говорил на превосходном английском языке, я наблюдал за этим шеголем. Это был невысокого роста мужчина с аккуратно подстриженной эспаньолкой — предметом зависти кабульской элиты, одет в костюм европейского пошива и итальянские туфли. Из-под рукава его двухтысячедолларового костюма выглядывали часы «Патек Филипп». Было видно, что он и его полевые командиры не зря получили прозвише «командиров Гуччи». Гелани почитался настоящим святым — наследственный пир суфийской секты Кадырия, к которой принадлежало большинство афганских пуштунов. Он очень редко бывал в самом Афганистане, предпочитая проводить большую часть своего времени в Лондоне. В Европе он был самым популярным умеренным афганским лидером.

Третий так называемый умеренный — Наби Мухаммади не говорил и не понимал по-английски. Религиозный авторитет и бывший парламентарий, Наби просто согласно кивал на все слова Ахтара, переводимые полковником Бачей. Явно скучая, он время от времени доставал маленькую табакерку и втягивал в нос понюшку табаку. Возглавляемая Наби партия «Движение за исламскую революцию в Афганистане» меньше всех уделяла внимание «пиару», была в наименьшей степени подвержена коррупции и наиболее эффективно действовала в поле.

Прямо напротив меня сидели два других представителя «жесткой линии»: Абдул Расул Сайяф, бочкообразный человек, ревностный член «Мусульманского братства», и Маулави Юнус Халес, рыжебородый мулла из Нангархара. Халес по-английски не говорил, как, впрочем, и Сайяф, но его взгляд выдавал, что он понимал то, что говорили Гульбеддин и Гелани.

Получивший образование в Каире профессор исламского права Сайяф всегда имел на лице подобие полуулыбки, как если бы он обменивался каким-то секретом с тем, кто встречался с ним взглядом. После освобождения из тюрьмы в начале 80-х годов он вместе с Гульбеддином Хекматияром создал партию, но этот союз оказался недолговечным. Их объединяло то, что оба были выходцами из «Мусульманского братства», а также прочные связи с саудовскими деньгами. И этим все ограничивалось. Сайяф свободно говорил по-арабски и был особенно популярен среди арабов, которые во все возрастающем количестве прибывали в Пакистан и Афганистан из Египта, Саудовской Аравии и стран Персидского залива.

Последним из «Пешаварской семерки» был уникальный персонаж афганской войны Маулави Юнус Халес. Халес выглядел строгим и неприступным, однако за его длинной и жидкой бородой, слегка подкрашенной в рыжий цвет хной, скрывалось доброе лицо с выражением некоторой озадаченности всем тем, что было вне его контроля. Халес был региональным лидером и, в отличие от других присутствовавших, не претендовал на национальный статус. Он действовал главным образом в восточных провинциях Нангархар и Пактия, но в то время как большинство других лидеров оставались в Пакистане, Халес, несмотря на солидный возраст, совершал со своими людьми регулярные боевые вылазки в Афганистан.

Халес был политически наименее искушенным из всех, но он просто готов был драться с русскими до полного их изгнания. Потом он, скорее всего, просто сойдет с политической арены и вернется к своим занятиям в качестве руководителя медресе, исламской школы, где он когда-то преподавал своим студентам Коран. Ходили, однако, слухи, что престарелый учитель Корана обладал достаточной энергией, чтобы завладеть вниманием своей молодой невесты, которая была раза в четыре моложе его и, по слухам, уже вынашивала для него очередного наследника в и так достаточно длинном роду святых людей Нангархара.

Халес довольно долго говорил на пушту и затем сделал паузу, чтобы полковник Бача мог перевести. Я перехватил быстрый обмен взглядами между Ахтаром и Бачей, едва заметное покачивание головой со стороны Ахтара и также почти незаметный кивок Бачи. Когда Халес закончил, полковник всего несколькими фразами перевел то, что Халес говорил довольно долго.

— Маулави Халес говорит, что решения президента Зии и обещания американского президента пойдут на пользу джихаду, — перевел Бача. — Он говорит, что выполнит свои обязательства по обеспечению контроля за специальныморужием.

Ахтар быстро завершил встречу и пригласил всех на ланч, что по существу означало прекращение дискуссии.

Главным блюдом последовавшего ланча была зажаренная перепелка, которую по-военному четко подавал стюард в военной форме цвета хаки и красном тюрбане племени африди. Ланч прошел без каких-либо примечательных нюансов и с минимумом светских разговоров. Афганцы ели в спешке, торопясь поспеть к полуденному намазу. Единственным драматическим моментом, который мне довелось наблюдать за столом, было поведение Сайяфа, сидевшего между Моджаддеди и Гелани и пытавшегося понять, как надо держать себя за европейским столом. Сначала он съел салат Гелани, потом Моджаддеди, затем съел хлеб у обоих. Мне показалось, что в этом была какая-то символика. Моджаддеди посмотрел через стол на меня с таким выражением лица, как будто хотел сказать: видите, что мнеприходится терпеть?

Несмотря на театральность происходившего, все семь лидеров имели право присутствовать там. В совокупности они представляли около четверти миллиона людей, которые полностью или частично посвящали себя войне в полевых условиях. Были и другие группировки, например шиитов-хазарейцев, которые оказались отрезанными от основных каналов военной помощи. Несмотря на все усилия, нам не удавалось сократить количество лидеров меньше семи, а если бы включить всех, кто считал, что имеет право быть представленным в Пешаваре, число участников стало бы значительно больше. Львиная доля военной и финансовой помощи, поступавшей через Пакистан, шла трем так называемым фундаменталистским группировкам, возглавляемым Раббани, Хекматияром и Халесом, Сайяф, бывший на четвертом месте, не намного отставал от них. Заключали эту цепочку три умеренных группировки.

На протяжении всей войны мне пришлось иметь дело в Вашингтоне с теми, кто особенно симпатизировал умеренным, и периодически получать предложения следующего характера: если мы увеличим помощь умеренным, война не только закончится быстрее, но в результате к власти придут более симпатичные ребята. Реальность, однако, заключалась в том, что ислам в его афганском варианте был единственным, что связывало этих бойцов вместе. Любая попытка повлиять в социальном плане на афганское общество путем перераспределения военной помощи в то время, когда в стране находился 120-тысячный советский контингент, была рецептом катастрофы. Хотя после войны будут говорить, что война сама перестроила социальную структуру афганского общества.

Лагерь Оджри, Равалпинди, Пакистан. Сентябрь 1986 года

Единственным источником освещения в примитивном классе был точечный светильник, расположенный позади белой простыни, подвешенной перед учениками. Я стоял в глубине комнаты, наблюдая, как группа моджахедов из отрядов Гульбеддина Хекматияра напряженно слушала пакистанского офицера, объяснявшего порядок применения «Стингеров». Несколько месяцев назад группа пакистанских офицеров прошла в США подготовку по применению ракет, и теперь они учили афганцев. Стоя в этом примитивном классе и рассматривая происходившее, я думал, насколько обходившаяся во много миллионов долларов программа подготовки в Форт-Блисс, штат Техас, отличалась от уроков в этом маленьком классе с белой простыней и примитивным изображением афганского пейзажа. Пакистанский унтер-офицер медленно перемещал луч карманного фонарика по простыне, а слушатели следили за этим источником света с помощью учебных «Стингеров» и в конце концов делали учебный «выстрел». Очень примитивно, но примерно за сотню долларов решалась та же самая задача.