которую, Илья оказался на укромной полянке. Через нее струился ручей, растекавшийся по песчаной отмели, ленивой заводью. Над играющей бликами лужицей нависал огромный выворотень.

На толстом, корявом суку, над водой, сидела женщина.

Илья остановился. Пресыщение последних дней грозило обернуться женоненавистничеством. Ну, может, не так радикально, но видеть здесь существо женского пола не хотелось.

Опоздал, убегать. Женщина обернулась. Лет тридцати пяти. Блестящие черные волосы обрезаны по плечи. Профиль четкий как камея. Высокий прямой лоб, на который косо опускается прядь волос. Прямой крупноватый нос, тонкая верхняя губа и мягкая, чуть выдающаяся нижняя создавали микст властной чувственности. А под ними небольшой, но страшно упрямый подбородок. Женщина чем-то походила на покойную принцессу Диану. Не чертами даже, неким общим абрисом, впечатлением. Та почти всегда улыбалась. Эта смотрела надменно-искоса-сурово. Причем на столько, что сразу засвербило, подойти и заговорить.

И дома бы ни преминул, а уж здесь…

— Оставайся на месте, — голос у незнакомки был низкий, хрипловатый. Пробирающий.

— Вы — мне? — Илья не флиртовал, он был наповал удивлен. Эх, мужеская востребованность! Три дня всего погулял, а уже — лев.

Донкович остался на месте, но голос таки подал:

— Я не причиню вам вреда.

— Конечно. Но и добра мне не надо.

— Простите, если помещал. Я только хотел, отдохнуть, отключиться…  — говорил, и чувствовал, на сколько неуместен идиотски игривый тон. Но попробуй не растеряться, когда тебя посреди полного комфорта, теплым деньком вдруг окатят ледяной водичкой. Так-то кобель драный! Другое дело, что в глубине, чуть не в подсознании, при взгляде на насквозь земную незнакомку ворохнулось: вернулся?! Провалился обратно в межпространственную дыру?! Сейчас из кустов вывалит ее муж, и попрет на Илью с кулаками — незамай!

Как же! Она в рубашке из этого…  из как его…  из папира! А муж, если и объявится, покивает, понимающе, и — обратно в кусты. Не исключено, постережет, чтобы не мешали.

Илья как стоял, так и сел на землю. Голова сама уткнулась в согнутые колени. Захотелось тихонечко — а чего, собственно, стесняться! — завыть.

Босые ноги женщины плескались в воде. Поболтает, вытянет и смотрит, как стекают по коже капельки. Опять опустит. Илья закрыл глаза и прижал веки пальцами до разбегающихся радужных кругов. Открыл, только когда внутри глазных яблок зародилась ломота. Мир пошел разводами. Деревья приняли причудливы позы, изогнулась фигура женщины. Потом помутнело и тихонечко восстановилось. Пора было подниматься и уползать. Мало ли полянок в лесу. Найдет себе другую, менее обитаемую.

— А ваш мальчик с голубыми глазами бежал, — неожиданно проговорила женщина. — Ночью открыл клетку и ушел вместе с птицей.

— Почему обязательно сбежал. Погуляет — вернется.

— Зачем ему?

— Что одному делать? Здесь все же люди?

— Уверен, что они, то есть мы, ему нужны?

— Люди, как правило, стремятся к общению с себе подобными.

— Он не человек.

— С чего ты взяла?

— Он не знает нашего языка, да и других тоже. Я пыталась с ним говорить. Я в прошлом лингвист: восемь языков, два из них редкие. Он не понимает фундаментальных этимологических фонем ни одного языка. За то он прекрасно ориентируется в местной флоре и фауне. Только оперирует неизвестными топонимами. Интересно поговорили.

— Когда?

— Ночью, все ушли, а я осталась.

— Мы с ним разговаривали всю дорогу по сельве и еще раньше, в городе.

— О чем?

— Так, ни о чем.

— Пинжик. Знаешь минимум слов и понятий — можешь общаться. Без затей, разумеется.

— Мне кажется, ты делаешь поспешные выводы, — вступил в полемику Илья, незаметно перебираясь ближе. — Мальчик из глухомани, из горного села, где-то на Кавказе. Языковые группы там очень многочисленны, иногда люди, живущие на одной стороне горы, не понимают, тех, кто ж живет на другой…

— Но всем в детстве поют колыбельные, — перебила незнакомка.

— Может, у него не было матери. Некому было петь?

— Была.

— Он говорил?

— Да. Знаешь, как ее звали?

— Как?

— Дита. Он мне спел на своем языке. Короткий речитатив. Ни на что не похоже. Такого языка не существует.

— Ты здесь давно? — спросил Илья.

— Какая разница! Не удивляйся. Кто прожил на плато несколько приходов, теряет чувство времени. Зачем считать время, если оно бесконечно? Зачем обременять себя учетом дней, если количество собственных детей и то не помнят! Как собаки: выкормила помет и забыла. Новая вязка — новый помет. И так всю, бесконечную жизнь.

— Бесконечную?

— Не думаю, что животные осмысливают начало и конец бытия. Жизнь должна казаться бесконечной, если самого понятия смерти нет в реестре ценностей?

— Можно я подойду поближе? — спросил Илья, которому надоело подкрадываться по сантиметру. — Неудобно разговаривать с твоей спиной.

— Ладно.

Донкович вскочил, но повело, он чуть не упал от головокружения.

— Что, укатали сивку крутые горки? — усмехнулась собеседница.

— Отчитаться?

— Не злись. Я пытаюсь понять, что происходит.

— В городе почти нет женщин. И потом, там видимо особая атмосфера, или испарения… если не превратился в зомби, через некоторое время тебя начинает корежить. В общем… начинается поиск самки. В Алмазовке демократия, женщины общие — плати и пользуйся. В Игнатовке придумали зелье-нейтрализатор. Пожевал, и ничего тебе уже не надо. Ну а в Крюковке — кто смел, тот и съел. Когда шли сюда по сельве два зомби ожили. Представляешь, как оживились инстинкты у нормальных? Но мне говорили, это не надолго. Несколько дней — и все — каюк потенции.

— Не потенции — влечению.

— А у женщин?

— Они не жили в городе, не ходили через сельву. Они нормальны, насколько можно быть нормальным в Раю. Хотя…  у них превалирует материнский инстинкт. Размножится как можно больше… Не знаю. Мне трудно судить. Я бесплодна. Уже такой сюда попала. Они любят своих мужей…

— Здесь заключаются браки?

— Нет, конечно. Но есть сложившиеся пары. Если ты успел заметить, тут отсутствует агрессия. Случаются, конечно, конфликты, но по земным понятиям их следует отнести к размолвкам. Никаких роковых страстей. Самое страшное — сельва — проклятие и благословение Рая. В нее уходят, чтобы не вернуться. Если бы ни сельва, на плато уже было бы не повернуться. Сельва селекционер. Есть долгожители. Раньше в экспедиции уходили надолго. Теперь стали посылать отряды на пару недель, или чуть больше. Путь туда — обратно, конечно, не близкий, зато потерь меньше.

— За добычей?

— Не