Мора отчаянно старалась не думать ни о чем, кроме происходящего. Она запустила пальцы в густой шелк черных волос Куинна и знала, что любит его всем сердцем, что в этом мире слишком много печали и горя, много жестокости и потому любовь, которая есть на земле, надо лелеять, ценить и радоваться ей.

Она хотела рассказать Куинну, как она его любит, признаться, не таясь и ничего не опасаясь, но слова умерли у нее на языке. Поэтому Мора сказала ему об этом глубоким, медленным поцелуем, стремясь сократить им расстояние между ними. Она слилась с ним, она нуждалась в нем, она отдавала ему себя. И когда руки Куинна скользнули по ее груди, когда его губы нежно и осторожно втянули ее соски в рот, она застонала, а ее руки исследовали его тугое тело с нарастающим желанием. Они скользили по твердым как сталь бедрам и нашли его возбужденную плоть.

Как же он великолепен, этот великан с серебристо-серыми глазами и телом, похожим на скалу, с сильным ртом, способным на такие горячие, чувственные поцелуи. От его шумного дыхания, от его прикосновений она осмелела, как никогда, и, зная, что ведет себя словно безумная, не сдерживала себя нисколько. От него веяло такой силой и мощью, что это совершенно ошеломило ее.

Мору и Куинна настиг немыслимый шторм, дикий и мощный, они корчились на земле, и нежность уступила место резким, сильным толчкам. Они слились воедино, эти мужчина и женщина, его руки прикасались к самым потаенным и чувствительным местечкам ее тела, вызывая огненные вспышки в мозгу Моры. Ее чувства смешались. Она желала его целиком, без остатка. Никогда и ничего она не желала так страстно в своей жизни. В таинственной холодной ночи, напоенной запахом весенних трав, смешанным с их потом и желанием, она хотела раствориться в нем до конца.

Высоко в небе над широкими плечами Куинна сверкали звезды, они кружили по небу, словно выточенному из черного дерева, как алмазы по полуночному морю.

Ветер раздувал волосы Моры, остужал горячую кожу, и когда Куинн толкнулся в глубины ее плоти, его глаза сверкнули, а она помнила только о любви, заслонившей собой все на свете, все на земле. А об остальном Мора забыла.

— Куинн… я… я…

«Я люблю тебя», — хотела она сказать, но осеклась, удержалась и не сказала. Она смогла проглотить эти слова, рыдая, когда он погружался в нее мощными толчками.

— Ты мне нужен. — Мора задыхалась, у нее кружилась голова, и она чувствовала мучительные сладкие страдания. Они все сильнее охватывали ее, властно и неодолимо. — Ты мне нужен! — кричала Мора, и чувства, не подвластные ей, потрясли ее.

Руки Куинна запутались в волосах Моры, ее горячее дыхание обжигало его лицо.

— Ты мне тоже нужна, Мора. Черт побери, я никогда не нуждался ни в одной женщине так, как в тебе.

Боль, надежда и удивление заполонили Мору.

— Куинн, в самом деле? Это правда?

— Ты заставляешь меня говорить то, что я никогда никому не говорил и не думал, что когда-нибудь скажу, — простонал он. Он осыпал ее дождем поцелуев, их тела отчаянно двигались вместе. — О, черт, что ты со мной делаешь, Мора Джейн? Моя красавица, моя душенька Мора Джейн!

— Ничего такого, Куинн, по сравнению с тем, что… ты делаешь со мной…

Он снова поймал ее губы и поцеловал так, что Мора почувствовала ни с чем не сравнимую радость. Она ощущала его силу, его жажду. Он снова упал на нее с сокрушительной силой, и они покатились, борясь и извиваясь, по траве, связанные каким-то жестоким безумием. Пик наслаждения пронзил их с такой остротой, что оба отчаянно задрожали. Затаив дыхание, задыхаясь, они обнимали друг друга со всей мыслимой нежностью и, казалось, достигли такой вершины, что касаются звезд.

Мора летела все выше и выше, она цеплялась за Куинна, открывая рот в безмолвном крике, дрожа от прикосновения его губ, ощущая вкус его рта на своих губах и силу, с которой он с ней соединился. «Великолепно, — думала она, — замечательно вместе лететь навстречу горячему, испепеляющему огню, чтобы отдать ему себя без остатка».

Когда вспыхнувшее пламя улеглось и дым клубился, словно волшебный туман, и вершина отдалилась, превратившись в неясное пятно, они лежали, обняв друг друга, пресыщенные счастьем; лежали, слившись в одно целое, боясь нарушить хрупкий миг единения.

Это, разумеется, произошло, причем очень скоро. Волшебство растаяло, рассыпалось, и действительность вернулась к ним. Они почувствовали, как тверда земля под ними, как холоден воздух вокруг и как он овевает их обнаженные тела. Ощущение уязвимости, быстротечности красоты этой ночи, беззащитности человека в этом мире вернулось к ним, а небеса вверху остались небесами.

Мора заворочалась и села. Куинн быстро встал, подхватил ее ночную рубашку и бросил ей вместе с шалью. Потом оделся сам.

Оба молчали, но слишком хорошо чувствовали друг друга. Воспоминания о том, что произошло, никуда не ушли, они были в них, между ними, они были в воздухе. Но когда Мора уже пошла назад, Куинн остановил ее, поднял на руки и молча понес мимо деревьев, по темной душистой траве к их дому.

Следующая неделя на ранчо прошла спокойно. Убитые братья время от времени вспоминались Море, когда она готовила еду или занималась хозяйством, но она признавалась самой себе с печалью в сердце, что не жалеет о них. Их смерть не вызвала у нее печали. Она не любила Джадда и Хоумера, они никогда не относились по-доброму ни к ней, ни к кому-то еще, а может, даже к своей матери. Но Мору опечалило то, какую страшную смерть они приняли и как, вероятно, при этом мучились и страдали.

Так же как все, кто был в ту ночь на ранчо Тайлеров, на том прекрасном балу, и те, кто слышал о случившемся, Мора спрашивала себя: кто мог совершить такое? Кто зверски убил ее братьев и, главное, за что?

Джон Хикс послал телеграмму в полицию Ларами, уведомляя о совершенном преступлении. Он написал и о налетах на город банды Кэмпбеллов и попросил прислать в Хоуп представителя закона при первой возможности, чтобы успокоить граждан и восстановить общественный порядок.

Шли дни, но никакого ответа в Хоуп не приходило.

Куинн и не ждал ничего, поэтому ничуть не удивился. Уезжая с ранчо, он приказывал двум работникам не удаляться от дома более чем «на расстояние крика».

Мора пыталась сказать Куинну, что, кто бы ни убил Джадда и Хоумера, ей никто не угрожает. Преступнику не узнать, как ее найти, если даже он захочет. Но она могла с тем же успехом твердить это жаворонку, который пел за окном каждое утро.

Но даже когда она напомнила Куинну, что Кэмпбеллы, по всей вероятности, убрались подальше от этих мест — ведь никто их не видел и ничего о них не слышал уже несколько недель, — Куинн лишь молча продолжал чистить свой револьвер, или заботиться о Громе, или колол дрова, как будто Мора вообще ничего не говорила.

Майским сияющим утром, когда небо мерцало, словно сапфир, а пушистые белые облака медленно водили хоровод, они собрались в Хоуп, чтобы пополнить запасы.