Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто угодно с моим отношением к жизни мог бы идти, спотыкаясь, в поисках удачи в реальной жизни, то есть, так сказать, в жизни сознания – подлинного, хотя и закамуфлированного Бога, deus absconditus[165], устраивающего необычные сочетания вещей и мест, как высокоскоростной (sic)[166] компьютер, обрабатывающий все, – он мог бы затмить даже недоверчивого Бога, застав врасплох и ткнув его неожиданно. Если правда, что настоящие ответы (и подлинно абсолютные, в отличие от кажущихся) оказываются там, где мы их вовсе не ожидаем найти, это «попробуй все» можно было бы принять за чистую монету, как некую замусоленную, банальную истину, которая, вот она, прямо перед тобой, «глядит тебе в лицо», как сущность тайны. […]
Этот тип восхищенного, доверчивого и изобретательного человека – величайший дар из всех, которые только могут быть. Поглядите на кукольника: он сам делает эти куклы, и сам является каждой из кукол. То, что Бог – это кукольник, кто может в это поверить всерьез (sic)?
Слишком глупо думать о том, что ты не ищешь Бога в мусоре на дне сточной канавы, а не в небесах.
Фил жаждал откровения. Шли шестидесятые годы, и производство романов у него оставалось неизменным (даже плодовитым, но не по меркам Фила) и он мучился, что в «величайшем даре из всех» ему было отказано. Не то чтобы его романам не хватало убедительности и тонкости: «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» (написан в 1966, издан в 1968), «Мастер всея Галактики» (написан в 1968, издан в 1969) и «Лабиринт смерти» (написан в 1968, издан в 1970), – не скидывали с него маску «дурачка», которую он сам на себя нацепил. Но в романах шестидесятых годов, которые снова и снова поднимали тему реальности, Фил приходил к тому ощущению, что сам почувствовал: в критические моменты – он просто притворялся. Вот запись в «Экзегезе» за 1981 год по поводу «Мастера всея Галактики»:
[…] Когда я дописал «Мастера» до конца, я почувствовал себя полностью изможденным и умершим в качестве писателя; я был выскоблен до донышка и умер: творчески и духовно. Каким же жалким я был!
[…] если в «Мастере» и были проявления психоза, а они там были, – это не потому что я почувствовал и познал Бога, – но потому что, совсем наоборот, я его не нашел. Таким образом, мое здравомыслящее сознание зависит от того, найду ли я Бога, поскольку моя творческая жизнь, что вполне логично, в нем нуждалась, и (как сказал мой лечащий врач), мое здравомыслие зависит от того, что я пишу.
Как только он разочаровался в писательстве, он тут же разочаровался во всем на свете. Сначала – постепенно, а потом – лавинообразно.
* * *
Фил и Нэнси поженились, в первую очередь, потому что Нэнси забеременела. Их дочка, Изольда Фрейя, – первая у Нэнси и вторая у Фила – родилась 15 марта 1967 года чуть больше чем через восемь месяцев после бракосочетания. Нэнси вспоминает: «На самом деле я не очень верила в брак, но мы решили, что крошечный ребенок еще теснее скрепит нашу компанию – мы и сами были как дети. Я думала, что вполне нормально иметь детей и не быть женатыми, но Фил посчитал, что нам стоит жениться. Позднее я радовалась, что так и вышло».
За несколько недель до рождения ребенка Фил и Нэнси посещали группу конфронтационной терапии[167] для «здоровых» людей, и это, как чувствовал Фил, делало их сильнее. Он также закончил работу над «Инвейдерс» – телевизионным шоу, основная идея которого заключалась в том, что пришельцы таинственным образом оккупируют Землю, и только одинокий главный герой понимает, что происходит. Неудивительно, что Фил был привлечен к этому проекту, но его работа не была куплена. В это время роман «Время, назад» вышел в Berkely в мягкой обложке, на которой была изображена темноволосая девушка, напоминавшая Нэнси (она явилась прототипом одного из персонажей романа – Лотты) – счастливая находка, которая восхитила Фила.
Как будто инстинктивно, в ожидании драматических перемен, Фил купил дорогой несгораемый шкаф с четырьмя выдвижными ящиками, в котором хранил свои заветные коллекции журналов Unknown Worlds и Astounding, а также письма, фотографии, коллекцию почтовых марок, редкие магнитофонные записи, томики стихов и экземпляры его собственных книг и рассказов. Это был взрослый вариант того потайного ящика в столе, который был у него в юности. В феврале 1967 года Фил писал:
Без выдвижных ящиков и папок сам шкаф весит 700 фунтов[168], и, чтобы поднять и погрузить его на тележку в три этапа, понадобилось четыре человека. Я был одним из этих четырех мужчин, и, к своему несчастью, я заработал себе грыжу, которая мне досаждает, будто Бог мне говорит: «Ты не справишься с этим, Фил; ты не сумеешь уберечь ни одно из сокровищ этого мира». Так или иначе, я окутан болью, как плащом; я знаю, что в этом больше истерического и психосоматического, поскольку меня терзает страх за ребенка и ответственность перед ним. Я заработал себе все виды физического стресс-симптома, несмотря на транквилизаторы и кодеин, которые принимаю.
По мере приближения родов в марте 1967 года, беспокойство Фила возрастало, как это уже было ранее – перед рождением Лоры в 1960 году. После аварии в 1964 году вождение автомобиля представлялось Филу страшной угрозой, и перспектива сесть за руль, чтобы отвезти Нэнси в госпиталь, ужасала его. Он попросил Майка Хакетта побыть с ними в последние дни, чтобы исполнить роль водителя. Майк вспоминает:
Я верил, что Фил мог бы отвезти ее в госпиталь самостоятельно, но я поехал, а потом присоединился к нему в приемном покое. А вот потом, спустя пару месяцев, он показал мне нечто написанное, где он изображает свою прекрасную дочку Изу и где звучат такие слова: «Мой шурин оставил свою работу, чтобы оставаться с нами и ждать появления Изы». Я действительно бросил свою работу, но это никак не было связано с рождением ребенка. Но это вполне в духе Фила: я бросил работу исключительно ради Изы.
Рождение Изы изменило их супружескую жизнь как пары. В первые годы их отношений Фил видел себя как старшего и мудрого защитника Нэнси. Для этого, конечно, были причины: он любил ее очень глубоко и обеспечил ей надежный дом после беспорядочной жизни в Европе. Нэнси, в свою очередь, влюбилась в «этого чувствительного, замкнутого, но игривого человека. Он принимал меня такой, какой я была. Он никогда не устраивал мне выговоров, не вел себя со мной как с «маленькой» или что-то в этом духе. Он никогда не унижал меня».
Но их отношения, даже в самые первые дни, включали двойную взаимозависимость. «Фил был спасателем-спасителем», – вспоминает Нэнси. Хорош ли он был в этом отношении? «Вообще-то не очень, потому что он не был суперсильным человеком. Никто тебя не сможет реально защитить, если имеет много проблем такой же природы. В конце концов, какое бы взаимопонимание между нами ни складывалось, мы оба тащили друг друга вниз». Поначалу, когда Нэнси стала работать на почте, а еще и волонтером в детском саду по соседству, Фил не садился обедать, пока она не вернется. Но по прошествии какого-то времени, особенно после того, как родилась Иза, он все больше стал возмущаться ее занятиями вне дома. «Он никак не хотел, чтобы я куда-нибудь уходила после завтрака, да и вообще. У меня не было никакой свободы».
