Семью месяцами ранее в Хельсинки в дверь Фрэнка Фрайберга, представителя ЦРУ в Финляндии, постучался маленький русский толстячок в меховой шубе и объявил на плохом английском, что хочет сбежать на Запад. Майор Анатолий Голицын уже давно это планировал. Старший офицер отдела стратегического планирования КГБ и ветеран советской разведки с пятнадцатилетним стажем располагал целым кладезем секретов, в основном удержанных в памяти, или наполовину удержанных, или почти удержанных. Проблема Голицына заключалась в том, что, зная много чего о некоторых аспектах советской разведки, он еще знал понемногу обо всем. Часть этой информации, содержавшаяся в его голове и в документах, спрятанных им в снегу перед визитом к Фрайбергу, была достоверной и надежной, но другая часть была фрагментарной и частично ложной. Голицына быстро переправили в Штаты, где начали допрашивать, и процесс этот продолжался не один год.

Джеймс Энглтон был доволен, считая Голицына «самым ценным перебежчиком из всех, оказавшихся на Западе». Другие полагали, что он ненадежен. Некоторые держали его за психа. Весной шестьдесят второго ЦРУ дало добро на поездку Голицына в Лондон, где его должны были допросить в британской разведке. Там-то Голицын и поведал о том, что в Москве рассказывали об «очень важной шпионской сети в Великобритании под названием „Пятерка“», этаком квинтете двойных агентов, которые познакомились в университете и на протяжении многих лет поставляют советской разведке ценнейшую информацию. Хотя Голицын не мог идентифицировать Филби ни под его настоящим именем, ни под кодовой кличкой, этого хватило, чтобы возобновить давно положенное под сукно расследование и снова пустить охотников из МИ-5 по следу Кима Филби.

Бегство Голицы [и] на вызвало в Москве сильнейший шок. Пятьдесят четыре резидентуры КГБ по всему миру должны были доложить Центру, в какой мере он мог быть посвящен в их операции. Были отменены встречи с важными агентами и одобрены планы по ликвидации Анатолия Голицына при первой возможности.

Юрий Модин покинул Великобританию в 1958 году. А летом шестьдесят второго, согласно архивным документам ЦРУ, он отправился на Ближний Восток через Пакистан. Много позже следователи из МИ-5 докопались, что поездка Модина совпала с неожиданным возвращением Филби из Иордании, где он отдыхал с женой, после чего у него «все заметнее стали проявляться признаки алкоголизма и стресса». МИ-5 заключила, что «Модин прилетел в Бейрут, чтобы предупредить Филби об опасности», рассказать ему, что хорошо информированный перебежчик выдает важные секреты. Если контакт произошел в Бейруте, то место встречи так и не было обнаружено. Впоследствии Модин описывал, что некогда неугомонный агент Стэнли превратился в «собственную тень». Цель его визита была очевидна: «Посоветовать Филби не возвращаться в Великобританию из-за угрозы ареста и согласовать план бегства на случай непредвиденных обстоятельств». А в результате Филби погрузился в пучину страха. Когда Элеанор застала мужа сидящим в полной темноте, да еще в слезах, он оплакивал не только мертвую лису.

В октябре 1962 года Николас Эллиотт получил новое назначение: глава отдела МИ-6 по Африке, базирующегося в Лондоне. Еще одно серьезное повышение с целью закрыть важный участок «холодной войны». Два года в Ливане были для него интересными, плодотворными и веселыми, сопровождались «утробным смехом», ради которого он жил. Эллиотт уезжал из Бейрута с грустью, вызванной не в последнюю очередь плачевным состоянием друга. Питер Ланн, его предшественник в Вене, а ныне преемник в Бейруте, перед отъездом спросил Дика Уайта, надо ли ему что-то предпринимать в отношении Кима Филби. Уайт был в курсе того, что последним снова заинтересовалась МИ-5. «Он предатель, это ясно, — последовал резкий ответ. — Просто приглядывай за ним, подождем-посмотрим».

Филби тоже ждал, в панике. Погруженный в скорбь, опасающийся разоблачения, напуганный шокирующим примером Блейка, а тут еще лишенный дружеской компании и верной поддержки человека, который всегда брал его под защиту, Филби находил единственное утешение в бутылке виски.

Развязка наступила не в результате новой информации от недавнего перебежчика, чего так боялся Филби; всему виной стала его старая приятельница, вспомнившая разговор тридцатилетней давности, о котором он благополучно забыл.

Флора Соломон прожила жизнь, удивительным образом протянувшуюся от русской революции до лондонской Хай-стрит: после романа с большевиком в ранней молодости был короткий брак с британским солдатом; овдовев, она воспитывала одна сына Питера (который в шестьдесят первом основал «Международную амнистию») и создала департамент соцобеспечения в крупнейшей компании производителя одежды «Маркс и Спенсер». Будучи одним из столпов англо-еврейского общества, она продолжала, как и в тридцатых годах, устраивать регулярные приемы в своем доме в фешенебельном районе Мейфэр. Неизменные черты Соломон — русский акцент, английские манеры и твердая приверженность сионизму. «Русская душа, еврейское сердце, британский паспорт» — такую характеристику она давала самой себе. К шестьдесят второму году главной страстью ее жизни стало государство Израиль, которое она защищала и поддерживала словом, делом и финансами при каждой возможности.

Именно из-за ее приверженности интересам Израиля в ее жизнь вернулся Ким Филби. Каждую неделю, читая «Обсервер», она обращала особое внимание на то, как освещаются события на Ближнем Востоке, и ее все больше раздражали статьи Филби. «Любой, у кого есть глаза, видел их антиизраильскую направленность. Они выражали советский взгляд на ближневосточную политику», — писала она. По упрощенной схеме «холодной войны» Израиль поддерживался Вашингтоном, а Москва обслуживала арабские государства, и, с субъективной точки зрения Соломон, Филби штамповал идеи советской пропаганды, рассчитанные на то, чтобы ослабить ее любимый Израиль. (На самом деле не так: конечно, инстинктивно Филби был за арабов, но ему хватало ума не обнаруживать в открытую свои просоветские взгляды в репортажах.) В пятидесятые она воспринимала все обвинения против Филби как такие маккартистские выпады. Сейчас она задумалась. Вспомнила его слова про «общее дело» в тридцать пятом году и довольно неуклюжие попытки ее завербовать. «Мне пришло в голову: вдруг Филби так и остался коммунистом, хоть МИ-5 и сняла с него подозрения в возможном соучастии в скандале вокруг Берджесса — Маклина».

В августе шестьдесят второго Флора Соломон в очередной раз посетила Израиль, чтобы принять участие в конференции, проходившей в Институте Хаима Вейцмана, научно-исследовательском центре в городе Реховот, который основал первый президент Израиля и финансово поддержал барон Зиефф, председатель компании «Маркс и Спенсер». На вечеринке в доме Вейцмана она встретила Виктора, лорда Ротшильда, еще одного попечителя института. Сам видный ученый, Ротшильд во время войны возглавлял отдел саботажа и организации взрывов при МИ-5 и получил медаль короля Георга «за опасную работу в условиях риска». Постоянный участник вечеров у Харриса и сокурсник Берджесса и Бланта по Кембриджу, Ротшильд позже сам будет несправедливо обвинен в шпионской деятельности в пользу Советов. На самом деле ему, леваку в молодости, как и Флоре Соломон, было с коммунистами не по пути, и он поддерживал тесные связи с МИ-5. Ротшильд и Соломон знали друг друга с тридцатых годов, и в какой-то момент разговор естественным образом перешел на их общего знакомого Кима Филби. «Почему „Обсервер“ пользуется услугами такого человека, как Ким? Они что, не знают, что он коммунист?» — сказала Соломон.