С того перегона отец так и не вернулся.

Резко постаревшая мать не могла в одиночку справиться с ранчо. Потому она продала его, а сама собрала нехитрый скарб, погрузила на телегу, в которую впрягла недовольного Танцора и, усадив рядом с собой Джона и его младшую сестру Эллу, отправилась в Гринфилд, где недавно построили железную дорогу. Поселения, в которых появлялись станции, обычно быстро превращались в скотные города, туда текли стада и деньги, а значит, и начать новую жизнь там было легче.

Вскоре по прибытии мать устроилась на работу в инкубатор, сняла комнату в работном доме позади салуна и определила детей в школу.

Город не особенно понравился Джону. Деревянные дома в два, а то и три этажа стояли так близко друг к другу, что не было видно горизонта. И вокруг всегда было полно людей – Джон за всю свою жизнь стольких не видел! Одних только местных в Гринфилде проживало человек двести, не меньше.

И, словно этих двухсот было мало, с поездов в город постоянно сходили приезжие – банкиры, торговцы, разнорабочие, сборщики налогов и, разумеется, охотники на тероподов. Последних было особенно много: как настоящих охотников, так и тех, кто в жизни не завалил ни одного завра, даже травоядного, но вообразил себе, что стоит только убить пару хищников – и он тут же сказочно наживётся, ведь шкуры, чешуя, гребни, когти и зубы тероподов очень ценились.

И, разумеется, непрерывным потоком в Гринфилд прибывали стада цератопсов, которых динбои грузили на товарняки, и те по узким полоскам рельсов отправлялись в южные штаты. В городе витали привычные Джону запах навоза и звуки клёкота и рёва завров, а к ним примешивались запахи виски и смазки для ружей, стук колёс и рёв паровозного гудка. И ещё грустные переливы гармоники, на которой играл местный слепой.

Джон скучал по жизни на ранчо, скучал по просторам прерий, скучал по отцу и даже по работе со скотом. В Гринфилде у него была совсем другая жизнь. С утра Джон ходил в церковную школу. На обед забегал к матери в инкубатор и помогал ей разгружать золу для печек, а после обеда садился на пыльной улице рядом с железнодорожной станцией со щётками, тряпочками и кремами и до блеска начищал бесчисленные пары кожаных сапог состоятельных путешественников.

Впрочем, вот на эту часть своей жизни Джон не жаловался, потому что, как ни претила ему чистка обуви, от владельцев грязных сапог ему перепадали мелкие монеты и обрывки историй о далёких странах и удивительных путешествиях. Джон слушал рассказы о загадочных землях, расположившихся на другой стороне Атлантического океана – об Иберии, Индии, Китае, Скифии, Гарамантиде и Кельтии – и почему-то часто вспоминал викинга Лейфа Эриксона, который много веков назад первым пересёк океан и открыл их страну Винландию.

Куда чаще, чем о заморских землях, пассажиры поездов рассказывали о Майя. Величайшая страна мира располагалась к югу от Винландии, сразу за республикой Техас, и слухи о ней доходили даже до жителей таких отдалённых глубинок, как их северный штат. Путешественники рассказывали о городах, в которых проживали миллионы людей разом, о вымощенных белым камнем широких улицах и о золотых пирамидах столицы – Теотиукана. Джон полировал их сапоги, слушал – и отчаянно мечтал о том, чтобы в один прекрасный день уехать. Уехать прочь из их тесного, пыльного Гринфилда, из вытоптанного стадами цератопсов штата Апачи, уехать навсегда! Проехать по всей Винландии, а потом своими глазами увидеть величайший город мира Теотиукан…

Пока же Джон мог выбраться только за пределы городка – да и то не слишком далеко. После того, как уходил последний вечерний поезд, Джон бежал домой, наспех съедал скудный ужин и выбирался к Танцору. Седлал его, повязывал на шею подаренный отцом синий с охрой платок – и отправлялся куда глаза глядят, на поиски приключений, представляя себя одним из бесстрашных пионеров-первопроходцев, исследовавших западные фронтиры. Впрочем, куда бы ни заводило его воображение, слишком далеко от Гринфилда Джон не отъезжал – и не потому, что так наказывала мать, а потому, что в здешних окрестностях до сих пор можно было налететь на дикого теропода или не менее дикого команча.

В одну из таких вылазок Джон обнаружил в траве среди корней платана крупное оранжевое яйцо. Гнезда поблизости не обнаружилось.

Джон не знал, как по виду яйца определять, какой из него вылупится динозавр, но заранее пожалел маленького покинутого сироту, обречённого на гибель ещё до того, как тот вылупится. А потом, под влиянием внезапного порыва, поднял яйцо и привёз его домой. Спрятал на ночь под кроватью, а на следующий день незаметно подкинул его в инкубатор, где работала мать. Только вот все остальные яйца инкубатора были серо-голубые, и оранжевая скорлупа его яйца заметно выделялась, и потому Джон переместил его в самый дальний угол, где потемнее.

Разумеется, «подкидыша» мать заметила сразу же – и сразу же поняла, чьих это рук дело. И когда сын, как обычно, после церковной школы забежал к ней в инкубатор перед тем, как отправиться на станцию чистить сапоги, она тут же его спросила:

– Где ты его взял?

– Нашёл за городом, – признался Джон.

– Украл из гнезда?

– Нет, оно одно лежало. Вот я и…

– И – что? Пожалел? Решил принести сюда? Чтобы весь инкубатор сгубить?

– Почему сгубить? – не понял Джон.

– Ты хоть знаешь, чьё это яйцо? – устало спросила мать, вытирая испачканные золой руки о грязный передник, и, не дождавшись ответа, сказала: – Это яйцо дрипта!

Джон тихонько охнул. Дриптозавры были опасными хищниками – сильными, проворными и очень агрессивными; двухметровый дрипт частенько нападал на куда более крупных завров, чем он сам, даже на гигантских торвов!

– И что теперь делать? – спросил он.

– Как – что? Разбить яйцо, конечно.

– Разбить?

– Да. И это сделаешь ты, – непререкаемым тоном заявила мать.

– Я?Я должен его убить?

– Не убить, – поправила мать. – Он ещё не вылупился.

– Да, ио… он же там, внутри… живой… – расстроенно протянул Джон.

– Я всё сказала! Пусть тебе будет впрок наука, – строго отрезала мать и протянула ему тяжёлое яйцо.

«А вот не буду!» – упрямо решил Джон про себя, выходя из инкубатора. И вместо того, чтобы выполнить распоряжение матери, снова притащил яйцо домой и спрятал его под кроватью, на этот раз тщательно укутав его для тепла своими старыми штанами, из которых давно вырос. А вечером, вернувшись со станции, дождался, когда мать приберёт после ужина, сунул тайком в очаг кирпич, а потом, обжигая пальцы, задвинул его под свою кровать, поближе к яйцу. И с успехом повторял эту процедуру несколько дней – мать была слишком усталой после долгого дня в инкубаторе, чтобы что-то замечать.

На утро шестого дня Джон залез под кровать, чтобы, как обычно, убрать остывший кирпич – и увидел, что в оранжевой скорлупе образовалась трещина.

«Когда дрипт вылупится, я его прятать уже не смогу», – тут же понял Джон и решил немедленно увезти яйцо за город. К счастью, была суббота, а значит, утром в школу идти было не надо.