– Если представить таким образом, полагаю, это чудо. И все же…

– Знаю, – вздохнул Лаканодракон. – При ближнем рассмотрении любое человеческое учреждение несовершенно; при твоей работе ты знаешь это лучше других. Стоит ли сокрушаться, что сказанное справедливо и для церкви? Если ты жаждешь чудес, я тебе покажу еще одно: в Египет, Палестину и Анатолию, во Фракию и на Дунай, в Италию, Карфаген и Испанию с этого Собора вернутся священники и перенесут через моря одну общую доктрину; и по всей империи горожане, никогда не бывавшие в Константинополе, и селяне, которым даже никогда не представить Константинополь, услышат одно и то же учение и станут следовать ему, как и их сыновья и внуки. Если это не чудо, тогда что?

– Просто это хорошая организация, – сказал Аргирос. – Те же горожане и крестьяне каждый год платят налоги правительству, как будут платить их дети и внуки.

Лаканодракон нахмурился в ответ на это, а затем расхохотался.

– Многие из них не платят, проклятые. И Святой Дух не вдохновляет сборщиков налогов; в этом я искренне убежден. Они должны стараться, как и ты, и я, и несчастный Евтропий, выкарабкавшийся из пропасти.

– Стараться, – задумался Аргирос. – Но это не так уж и плохо.

Они шагали по Месе в сторону Претория. Интересно, чего еще от Аргироса ожидал Анфим?

Человек, сидевший рядом с Василием Аргиросом в таверне Прискоса возле церкви Пресвятой Марии Одигитрии, сделал долгий глоток из своего кубка и тут же согнулся в три погибели в страшном приступе кашля, расплескав добрую часть напитка на магистра.

– Kyrie eleison! – выдохнул парень. – Господи помилуй! Горло как в огне!

Он продолжал давиться от кашля и хрипеть. Аргирос в испуге вскинул брови.

– Хозяин! Эй, Прискос! – крикнул он. – Подай воды и рвотного! Я думаю, парень отравился.

Он постучал несчастного по спине.

– Господин, очень сомневаюсь в этом, – ответил Прискос, красивый молодой человек с рыжевато-черной бородкой.

Тем не менее он подбежал, отвечая на резкий начальственный тон в голосе Аргироса – наследие того времени, когда магистр служил офицером в имперской армии до переезда в Константинополь.

– Да посмотри на него, – сказал Василий, с досадой смахивая пятна влаги со своей туники.

Но теперь в его голосе слышалось сомнение; спазмы соседа уже утихали. Некоторые посетители таверны, судя по виду – постоянные, широко улыбались, а один из них даже громко смеялся.

– Извини, дружище, – произнес закашлявшийся. – Просто я никогда в жизни не пил ничего похожего на это. Слушай, позволь мне угостить тебя порцией, и ты сам увидишь.

Он бросил хозяину серебряную монету. Аргирос опять поднял брови: то была монета в два милиаресия, двенадцатая часть номисмы – слишком высокая цена за выпивку.

– Спасибо, – сказал магистр, повторив благодарность, когда подали питье.

Василий подозрительно смотрел на жидкость. С виду она напоминала разведенное водой вино. Магистр понюхал напиток – тот имел слегка фруктовый аромат, не такой сильный, как у вина. Аргирос поднял кубок. Завсегдатаи опять заулыбались. И он выпил.

Помня, что случилось с соседом, Аргирос сделал небольшой глоток. Напиток по вкусу походил на вино, во всяком случае больше, чем на что-либо другое. Когда он проглотил жидкость, то ощутил именно то, о чем говорил сосед, – горло загорелось огнем. На глазах выступили слезы. Как обычно, стараясь сохранить достоинство, Аргирос умерил свою реакцию до двух слабых покашливаний. Все посетители заведения были разочарованы.

– Это нечто, – наконец сказал магистр. Всякий, кто знал его, понял бы, насколько Аргирос был впечатлен. Он сделал новый глоток, на этот раз уже приготовившись. Глаза снова заслезились, но он проглотил напиток не кашляя.

– Как это называется? – спросил он хозяина. – И где вы его берете? Никогда не пил ничего подобного.

– Я же говорил, – начал сидевший рядом парень. – Ну, я…

И он принялся рассказывать то, что Аргирос вовсе не желал слушать. Магистр хотел узнать нечто новое и интересное, а не бредни собутыльника.

К счастью, Прискос гордился своим новым товаром и готов был с жаром о нем рассказывать.

– Это называют yperoinos[66], господин.

«Чудо-вино – хорошее название», – решил Аргирос.

Он кивнул, и хозяин таверны продолжал:

– Мы готовим его в кладовой в этой таверне. Видите, я честный человек – не сочиняю, что это привезено из Индии или Британии.

«Тоже здорово», – про себя подумал Аргирос.

Ведь он бы догадался, если бы хозяин таверны солгал. Нигде таможенники не работали так хорошо и не делали таких точных записей, как в столице империи. Если бы в Константинополь привезли что-либо столь замечательное, как этот драконов напиток, слух бы мгновенно распространился. Магистр выпил еще немного. По телу изнутри распространялось тепло. Он допил кубок и поднял его, чтобы его наполнили заново.

– И для моего друга, – добавил он следом, указав на человека, ненамеренно познакомившего его с новым напитком. Аргирос нащупал в кошельке на поясе подходящие монеты. Казалось, они сами выскальзывали из пальцев.

Методом проб и ошибок Аргирос определил, как глотать чудо-вино и не давиться. Кончик носа онемел. Обычно это служило признаком опьянения, но такое вряд ли возможно, ведь Василий выпил всего лишь второй кубок. Он мог всю ночь пить в таверне и держаться. Негодуя на себя и на свой нос, магистр вновь махнул хозяину.

Он только приступил к третьему кубку, когда обнаружил, что отяжелел. Однако уже было поздно. Он гордился своей сдержанностью, но чудо-вино брало верх над ним. Чем больше он пил, тем легче пилось. Став развязнее, он заказал по чарке всем присутствующим, включая хозяина. Понеслись тосты. Аргирос никогда еще не пил в столь обширной компании собутыльников.

Он заснул, когда на дне кубка еще оставалось немного заветной жидкости.

Анфим просунул голову в дверь кабинета Аргироса.

– К вам пришел его светлость, – объявил секретарь. Казалось, он с удовлетворением уловил стон своего начальника.

Иногда Аргирос думал, что злорадство было единственным источником наслаждения Анфима.

Лаканодракон вошел, когда магистр еще пытался взять себя в руки.

– Доброе утро, Василий, – весело произнес магистр официорий с легким восточным акцентом. Затем он присмотрелся к Аргиросу и сменил снисходительный тон на дружески-озабоченный. – Господи, друг мой! Ты здоров?

– Я словно умер, – ответил Аргирос.

Он говорил тихо, но его собственный голос отзывался болью в ушах; на глазах выступили красные прожилки, а солнечный свет казался гнетуще ярким. Во рту будто проложили канализацию, что было не так уж неправдоподобно, если судить по состоянию желудка.