Из Севильи в Новый Свет ртуть отправляли в ящиках, каждый из которых содержал кинталь (см. Глоссарий) этого металла. Стоимость транспортировки оценивалась в крупную сумму по 500 мараведи за ящик.

Серебряные рудники Потоси в Перу использовали для работы ртуть из доступных местных источников, прежде всего из киновари (ярко-красного минерала, содержащего ртутный сульфид), добывавшейся в Уанкавелике, относительно недалеко (в 500 милях от Потоси по прямой). Киноварь также пользовалась спросом у живописцев, который применяли ее пигмент для изображений человеческой кожи на своих картинах. Энрике Гарсес, побывавший в Новой Испании, видел в 1563 году, как на рудниках в Томаке и Уакойе в провинции Парас добывают ртуть. Эти рудники, расположенные на высоте 11 000 футов над уровнем моря, были обнаружены конкистадором из Эстремадуры Амадором де Кабрерой‹‹524››.

С 1570-х годов вице-король Толедо настаивал на том, чтобы Потоси и Уанкавелика сделались главными столпами финансового благополучия подвластной ему территории. Он желал перевести Уанкавелику в разряд королевских владений и разрешил Кабрере, главному добытчику рудников, платить короне четвертую, а не пятую, общепринятую часть доходов.

В 1569 году перуанская Уанкавелика добывала 310 кинталей ртути в год, но Альмадена в Испании приносила гораздо больше — 1700 кинталей. Эти цифры позднее существенно возросли, и к 1578 году было налажено постоянное поступление ртути из Уанкавелики на серебряные рудники в Потоси. Примерно пятая часть ртути, что применялась в Новой Испании при производстве серебра, имела перуанское происхождение; ее везли вдоль тихоокеанского побережья в Акапулько. (Крупнейшим шахтовладельцем Новой Испании, если судить по объемам использованной ртути в 1560-х годах, был Грасиан де Валькола, принимавший до 200 килограммов ртути ежегодно.)‹‹525››

Потоси, находящийся высоко в горах на территории нынешней Боливии, казался, образно выражаясь, воплощением мечты всех на свете колонизаторов. Пик, богатый серебром, вздымался почти на 16 000 футов над уровнем моря. Эти залежи, как мы уже видели‹‹526››, были открыты в 1545 году. В первые двадцать лет после обнаружения руды Потоси были настолько богаты, что требовалась лишь простейшая плавка для их очистки. Затем в производственный процесс внедрили ртуть. Император Карл V называл Потоси «имперским городом» и позволил нанести на первый городской герб такие слова: «Я — богатый Потоси, сокровище мира и зависть королей»‹‹527››.

Вице-король Толедо сам побывал в Потоси в 1572 году и созвал собрание горняков, чтобы обсудить строительство мельниц для перемолки руды, питаемых водой. Еще он обнародовал правило, согласно которому шахтеров запрещалось сажать в тюрьму за долги. Вскоре Потоси сделался самым крупным из всех южноамериканских городов. Соискатели сокровищ (peruleros, как их называли в насмешку) стекались туда со всего мира, прежде всего из Испании, в поисках серебра, которое, как они думали, валялось там буквально под ногами. Когда Сервантес писал своего «Дон Кихота» (опубликован в 1606 году), слово «Потоси», упомянутое в его тексте дважды, являлось синонимом слову «богатство». Празднество, устроенное там в честь коронации Филиппа II в январе 1556 года, длилось двадцать четыре дня.

К моменту смерти Филиппа в 1598 году в Потоси имелось тридцать шесть игорных заведений, театр, четырнадцать бальных залов и восемьдесят церквей. Повсюду встречались фонтаны, изливавшие вино и легкий пивной напиток, так называемую чичу (chicha). Город изобиловал борделями и бесчисленными проститутками‹‹528››. Начали строить большие водо- хранилища, чтобы гарантировать бесперебойное водоснабжение. Ежегодная ярмарка в Потоси демонстрировала всевозможные товары: шелка и мечи, железо и белье, атлас и рабов, мулов и лошадей. Контрабандная торговля через Буэнос-Айрес, писал аргентинский историк экономики Рауль Молина в 1956 году, «имела единственную задачу: добраться до Потоси, Мекки испанской торговли… этого южноамериканского Самарканда»‹‹529››.

Испанская администрация обшаривала окрестности на сотни миль вокруг в поисках индейцев, которых вынуждали работать на шахтах Потоси. Многие индейцы умирали, ибо Потоси, как выражался доминиканец фра Доминго де Санто-Томаса, был «преддверием ада»‹‹530››. Но на смену погибшим приходили другие. Вице-король Толедо учредил особую схему распределения индейцев (mita), по которой определенное количество туземцев должно было отработать на рудниках определенный период времени. Схема продержалась несколько поколений, вплоть до восемнадцатого столетия.

Золото начало поступать из Нового Света сразу после 1492 года. Но в период правления Филиппа II поставки этого драгоценного металла сделались сравнительно малосущественными. Величественные галеоны везли в Испанию серебро, и трюмы их были забиты до последней щели. В 1580 году личный секретарь короля Хуан де Идьякес писал кардиналу Гранвелю: «Король совершенно прав, когда говорит, что у императора [Карла] никогда не было столько денег, сколько накопил Филипп»‹‹531››. Теоретически этим драгоценным металлам не полагалось покидать Испанию. Однако происходило именно так, их вывозили — незаконно, в торговых поездах, либо легально, через импортеров пшеницы и через военные расходы короны. Поэтому с 1580 по 1626 год в Севилью поступило более 11 миллионов килограммов драгоценных металлов, из них 2,5 миллиона отправились далее в Нидерланды, а 800 000 килограммов осели в Италии.

Размеры личных состояний оценить довольно сложно. В Лиме любой, имевший за душой более 11 миллионов мараведи, считался богачом, но в Новой Испании эта «пороговая» цифра была значительно меньше и составляла что-то около 7 миллионов мараведи. В Севилье человек с состоянием свыше 15 миллионов мараведи признавался очень богатым, но этот показатель был смешным для Симона Руиса, купца из Медины-дель-Кампо, чье состояние, по слухам, достигало 136 миллионов мараведи‹‹532››. Еще богаче были Хорхе, семейство с общим капиталом 183 миллиона мараведи. Основной доход в торговле с Новым Светом им приносил экспорт вина с vinedos[94] в Касалье (Сьерра-Морена, юго-запад Испании), хотя они также владели обширными посадками оливы в Аламедилье, между Гуадиксом и Хаэном в Гранаде‹‹533››.

Банки начали свою деятельность в Новом Свете в условиях безграничной свободы, которая существовала до 1576 года, когда обанкротились банки Эпиносы и Морги, находившиеся в Севилье (обязательства первого составляли 750 миллионов дукатов, а второго — 480 миллионов дукатов). Крах этих банков явился следствием королевского решения приостановить платежи короны, принятого в 1575 году после длительного периода щедрых государственных расходов. Началась монополистическая эпоха, на протяжении которой в банковской системе доминировала единственная важная фигура, в лучшем случае две: сперва это был Хуан Ортега де ла Торре, затем Диего де Альбуркерке, затем, в 1590-х, Мигель Ламбьяс. Им «на смену» пришли Бальтасар Гомес де Агилар и Алонсо Перес де Саласар, потом Гонсало де Саласар и Хуан де Кармона, а в семнадцатом столетии — Адам Вивальдо. Большинство купцов держало свои деньги в каком-либо из этих банков, а не под собственным кровом. Фернан Бродель утверждал, что «крах этих частных банков стал результатом их очевидной готовности вкладывать средства клиентов в коммерческие проекты, которые реализовывались слишком медленно. Если возникала некая чрезвычайная ситуация, платежи замирали на неопределенное количество дней, поскольку деньги еще „находились в дороге“»‹‹534››. В 1576 году фламандец Петер ван Удегерште безуспешно пытался убедить короля Филиппа создать государственный банк.