— А спорт разве не польза? Развитие до предела возможности организма…

— Конечно, развитие и укрепление… Очень хорошо отдохнуть, развеяться после работы.

Удивляясь наивности провинциалки, парень снисходительно объяснил ей, как важен спорт для здоровья народных масс, для повышения нашего престижа за рубежом. Слушая его, Павлина думала, что тысячи, может быть, десятки тысяч таких вот крепких парией занимаются лишь тем, что бегают, прыгают, играют в спортивные игры. Пусть, конечно, играют. Только для настоящей закалки им бы в поле, на покосе или на жатве поработать. Месяц на картошке, а месяц в своем физкультурном институте или там в техникуме. Как говорится, практическое сближение города с деревней. В колхозе рабочих рук не хватает, а такие вот богатыри наращивают мускулы на стадионах.

Когда остановились под развесистым деревом, где было совсем темно, парень вдруг бесцеремонно сунул руку в разрез ее платья. Павлина была так поражена этой наглостью, такая захлестнула ее обида, что в первое мгновение она даже не отреагировала, а парень обнял за плечи, притянул к себе. И тут девушка опомнилась. Отброшенный яростным ее ударом, парень неуклюже распластался на земле. Рука у Павлины была сильная…

Девочки в медучилище судили-рядили потом по-разному, но большинство сходились во мнении: если нахал, если в первый же вечер руки распустил, значит, подолом ему. А подружка Оксана сказала Павлине наедине: «Зачем ты так, чуть не искалечила парня! Кому богатства-то свои бережешь?» — «Суженому». — «А есть ли они, суженые-то?» — усомнилась подруга. «Для каждой из нас имеется, только он может пройти, не заметив», — ответила Павлина. «Это как же?» — «А вот так! Встретит крашеную, размалеванную, под другими хлопцами побывавшую и зашагает дальше своей дорогой. Зачем ему осколки-то склеивать?» «Чокнутая ты все-таки!» — заявила Оксана и после этого разговора отдалилась от Павы, перестала делиться с ней своими переживаниями.

С красным дипломом дернулась Павлина в родное село. Отец был дома и даже пытался помогать по хозяйству. Минут двадцать повозится возле яблонь или в малиннике — час отдыхает. Дом вновь словно бы наполнился жизнью, особенно приятным было для Павы привычное постукивание отцовского топорика.

Вызвался отец украсить деревянными фигурками двор колхозного детского сода. Несмотря ни на что радовался человек и других радовал. Павлина думала: маме очень повезло, что встретила такого человека. Ждала долго, да вот и выждала. У Павы пока не было друга, к которому безоглядно потянулась бы сердцем. А вообще-то все у нее шло слишком уж гладко. Учеба давалась легко, в работу втянулась сразу, без затруднений. С детства видела, как работала мама, все больные были известны наперечет, кто с каких пор и на что жалуется, кого чем лечить. У нее было такое ощущение, будто живет и трудится она вполсилы, а где-то — другой мир, полный важных свершений, борьбы, кипения страстей.

Отец говорил ей: «Высокую меру ты берешь. Пава». — «Разве это плохо?» — «Для людей — хорошо, полезно. Для себя — трудно».

А когда узнал, что Павлина едет в Афганистан, не упрекнул ее, не выдал своей тревоги, даже вроде бы одобрил решение: «Что ж, и я в войну заявление подавал в комсомольский райком. Только помни, дочка, маму бы нам одну не оставить…»

И теперь здесь, на военной службе, Павлина беспокоилась не за себя — за родителей. Как отец, встает ли с постели? Как мамино сердце? Знала, не напишут о себе всей правды, скроют любую беду, чтобы не взволновать, не встревожить дочь…

Ну а на вопрос Вани Сказычева она ответила фразой, которая стала ужо привычной: «Хотела испытать себя в трудном и важном деле». По существу, если не вдаваться в детали, правильный был ответ.

8

Примерно такой же разговор велся в это время и в кабине грузовика, который шел вслед за машиной Ивана Сказычева. Только тон был другой. Ефрейтор Борис Башнин, считавший себя парнем, видавшим виды, для девушек неотразимым, испытывал некоторое раздвоение. С одной стороны, он уважительно относился к тем немногочисленным медицинским сестрам, которые делили с солдатами все трудности службы в ограниченном контингенте советских войск на территории Афганистана, хорошо знал, что сами ребята осаживают, одергивают ухажеров, пытающихся «закадрить» какую-либо из девушек, осложняя своей назойливостью их жизнь. Случалось, что крепко доставалось от сослуживцев таким ухажерам. С другой стороны, светловолосая, с синими глазами Тоня Рамникова нравилась ему, а сдерживать свои желания и стремления Борис не любил, не привык.

Черт возьми! На гражданке на такую худышку, наверно, и внимания не обратил бы, а здесь не поймешь, не разберешь: может, и правда красавица? Все при ней. И ножки стройные, и фигурка ладная… Лицо, правда, вытянутое вперед, словно бы заостренное, и рот великоват. Эх, бросил бы сейчас баранку, обнял бы… А вместо этого приходится пустой разговор плести… Вообще-то можно и словами воздействовать, подготовить почву. Впереди две или три ночи…

— Ты памятку советским воинам в Афганистане видела? Маленькая такая книжечка.

— То есть как это видела? — Тоня пожала плечами. —

Всем ее вручают, и нам тоже. Прочитала от корки до корки.

— Обратила внимание, как там насчет женщин-то сказано?

— Ничего особенного.

— Это с твоей точки зрения… На местных женщин даже смотреть пристально не рекомендуется, чтобы не оскорбились, не говоря уж о всем прочем. Я так считаю, что главная трудность тут дли ребят как раз в этом вопросе. Особенно, для тех парней, которые еще дома, до службы, это самое… бриться привыкли, — ухмыльнулся Башнин.

А здесь, если даже в гости пригласят жители, ни одной женщины в доме не увидишь. Не положено им появляться. И не спрашивай хозяина о жене, о дочках — обидеться может… На улице встретишь — в чадре или отворачиваются, прикрываются. Сзади вообще глядеть бесполезно — балдахин висит: ни ног, ни талии. Понимаешь, Тонь, даже глаза стосковались. Про другое уж умалчиваю.

— Понять могу, посочувствовать — нет.

— Как же не посочувствовать! — притворно огорчился Башнин. — А говорят, натура у женщин добрая, отзывчивая.

— Э, Боря, было бы на что отзываться!

— Для меня, может, женское внимание — это самое важное, — с улыбкой, вроде бы полушутя, но с дальним прицелом гнул свое Башнин. И продолжал балагурить до той минуты, пока не вырвался у него игривый вопрос: — Каким ветром занесло тебя, Тонечка, сюда, к суровым хребтам Гиндукуша?

Ответ Тони о желании испытать себя, проверить в трудных условиях ни в какой мере не удовлетворил Башнина. Грубовато, с иронией, как вообще привык говорить с