– Они отняли и продолжают отнимать у нас последние резервы. Они лишили нас прикрытия с воздуха. Постоянно отказывают в каких-либо подкреплениях, бросая свежие дивизии не туда, где Германию ждет военный триумф, а туда, где никакие подкрепления уже не спасут ее воинский престиж. И все это, капитан, я говорю, имея в виду не противника, а свое собственное командование.

– Командование – дерьмо.

Почерневшее от загара и въевшейся в кожу танковой гари лицо фельдмаршала напоминало африканскую маску. Массивный, резко выпяченный римский подбородок выпятился еще более резко и угрожающе, как было всегда, когда он решался на очередную ливийскую авантюру.

– Всякий раз, когда мы близки к победе, у моих солдат ее вырывают. Моя африканская штаб-квартира уже давно могла находиться в аристократическом районе Каира. Но нас предали. Нас предают каждый день. В «Вольфшанце», в Берлине, в Риме… Даже трусливые макаронники – и те давно перестали считаться с нами.

– Макаронники – дерьмо. Но все не столь уж безнадежно, господин фельдмаршал. Только три дня тому назад мы разгромили чуть ли не половину английского корпуса.

– Потеряв две трети собственных танков, которых уже нечем заменить, – парировал Роммель. Он произнес это с таким ожесточением, словно Шмидт был единственным человеком в этой пустыне, которому командующий мог предъявить претензии по поводу заката своей полководческой звезды. – Я не способен понять логику Кессельринга, логику Генерального штаба Верховного главнокомандования, который одной рукой вручает фельдмаршальский жезл, а другой подписывает приказ о переброске из Италии предназначенных этому фельдмаршалу дивизий не на побережье Сидра[50], в район Тобрука, а куда-то на берега русского Дона.

* * *

…Увлекшись воспоминаниями, фон Шмидт не заметил, как ветер окончательно утих и вся часть неба, которую он мог обозревать по курсу линкора, оказалась усыпанной голубоватыми россыпями звезд. Пенящиеся гребни волн все еще достигали фальшборта, однако теперь они налетали без былой ярости, словно стихия окончательно смирилась с тем, что африканским беглецам удастся достичь берегов Европы, увозя с собой не только презренный металл, но и святыни арабских племен.

– Просто сегодня я понял, что в Африке нам не продержаться и полугода, – вернул его к воспоминаниям властный суровый голос Роммеля. – Однако наша кровь и наш пот должны быть кем-то и как-то оплачены.

– Англичане и американцы в этом не сомневаются. Хотя все они – дерьмо.

– Англо-американцы здесь ни при чем. Они, конечно же, вытеснят нас отсюда. Это очевидно. Однако сами тоже будут сметены в море, как песок с прибрежных дюн. Вам прекрасно известно, сколько всякого добра оказалось в наших заметно отяжелевших обозах.

– Известно.

– Еще недавно мы ценили его не дороже литра горючего или фляги воды.

– Чаще всего дешевле. Вода здесь, правда, исключительнейшее дерьмо.

– Однако истинную цену всех этих богатств нам дано постичь только тогда, когда они окажутся достоянием рейха.

– И не раньше, – лаконично поддерживал монолог фельдмаршала фон Шмидт.

– Только потому, что вы понимаете это, я назначаю вас главным хранителем сокровищ Африканского корпуса. Что вы так удивленно уставились на меня? Хотите сообщить своему командующему, что такой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы, и что во время первого же серьезного поражения можем потерять.

– Когда сокровища следует переправить в Германию и каким образом?

– Дату мы определим. Пока же следует позаботиться, чтобы сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, капитан, приумножить. Ваша команда будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и умеющие отличить золото от надраенной медяшки.

– Что весьма существенно, поскольку сам я различаю их с огромным трудом.

Роммель выставил появившегося в дверях с какой-то депешей в руке адъютанта, прошелся по насыщенной песочной пылью комнате и неожиданно извлек хранившуюся у него в шкафу, в небольшой бадье с водой, бутылку пива. «Фельдмаршальский бульк-орден», – так это именовалось в окружении Эрвина Роммеля. Где точно знали, что если не самой высокой, то, по крайней мере, самой искренней наградой, которой можно удостоиться от командующего, является очередная, извлеченная из бадьи, бутылка трофейного пива.

– От вас этого и не требуется, – вручил он Шмидту причитающийся ему «бульк-орден». – От вас ожидается другое – исключительная преданность.

– Можете не сомневаться, господин фельдмаршал.

– Преданность не сокровищам и пиву, капитан, а лично мне. Иначе мы попросту не сможем выполнить то, что задумали.

– В моем чувстве долга можете не сомневаться, но…

– А причем здесь ваше «но»?

– Но очень важно знать, кто поддержит нас в Германии. Из очень высокопоставленных. Иначе самим нам сокровища не сберечь. Даже если удастся прорваться с ними через заслоны англо-американских рейдеров, под вой штурмовиков, по партизанским дорогам Северной Италии.

Роммель откупорил свою бутылку, разлил пиво по двум кружкам и одну из них протянул капитану. Теперь он вел себя со Шмидтом не как с подчиненным, а как с единомышленником. А главное, ему понравился практицизм, с которым капитан подходит к их теперь уже общему делу.

– Над этим стоит подумать.

Вода в бадье слишком плохо охлаждала напиток, и Шмидту он показался мыльно-горьковатым на вкус. Тем не менее оба офицера срывали губами его желтоватую пену, как лепестки с цветков райского блаженства.

– Подобрать команду вам поможет лейтенант Кремпке.

– Почему именно он?

– Сын ювелира и его же ученик.

– Даже предположить не мог, что и сыны ювелиров тоже умудряются попадать в армию, да к тому же в «африканскую».

– Не удивляйтесь, если хорошо поискать, мы найдем у себя и племянника английского короля.

– Все ювелиры – дерьмо. Как и племянники. Однако лейтенанта этого, «ювелирного», из-под пуль следовало бы изъять, причем сделать это надо немедленно.

Субмарина «U-1230» готова был к отходу. Командир ее, капитан-лейтенант Ральф Штанге, лично проследил, чтобы в чрево подлодки, входящей в «конвой фюрера» и по водоизмещению своему значительно превосходящей любую из обычных боевых субмарин, загрузили почти сотню ящиков с неизвестным ему содержимым и разместили в специальной пассажирской каюте десятерых господ, которые хотя и были облачены в армейскую форму, однако больше смахивали то ли на медиков, то ли на каких-то научных работников. А задавать подобным пассажирам какие-либо вопросы на фюрер-конвойной базе «Нордберг» было не принято.