— Заполняет прорехи первой. Ты слишком многое знаешь и умеешь для того, чтобы быть обычным человеком. И не похож на очкастого хакера, влезшего в сверхсекретные файлы, или дурака-журналиста, сунувшего свой нос в чужие разборки. Можно предположить, что до побега в армию ты занимался… скажем так, специфической деятельностью. Я не знаю, что заставило тебя бежать, но, видимо, это «что-то» оказалось достаточно серьезным, если уж ты подался так далеко от Земли. Так бегут от смерти.

— Предположение о том, что я нормальный человек, спасающийся от убийц, меня вполне устраивает.

— А это так?

— Я всего лишь высказал свое мнение.

— Я всего лишь спросил. И сейчас твоя очередь отвечать.

— Тем, кто ищет меня, нужны как раз мои «особые» свойства.

— Кто они?

— Ну… — Зверь шевельнул плечом. — Достаточно серьезные люди, чтобы я начал бояться.

— Организованная преступность или государственная структура?

— А есть разница?

— Зверь, ты не спрашивай, ты отвечай.

— Государственная структура, — уныло произнес Зверь. — Вопреки устоявшимся штампам, не госбезопасность, а полиция.

— И ты настолько не захотел сотрудничать с полицией, что подался в космос?

— О сотрудничестве никто не говорил.

— Даже так. — Гот кивнул задумчиво. — Я полагал, это только в плохих фильмах бывает. А с какого бока здесь Пендель с Пижоном?

— Ни с какого.

— Но как тогда… — Гот осекся и внимательно посмотрел на собеседника: — Или они действительно считают, что ты Азамат?

— Они действительно считают, что я Азамат, — слово в слово повторил Зверь.

— Он в самом деле был их другом с детства?

— С семи лет.

— И ты сумел обмануть их, — медленно, словно не веря, проговорил Гот. Хмыкнул невесело: — Что же стряслось с настоящим Азаматом?

— Он умер.

— Или был убит?

— Или был убит.

— Кто убил его?

— Я.

— Что и следовало доказать, — мрачно произнес Дитрих.

Зверь оставил это заявление без комментариев. Его целиком и полностью заняла пляска «Мурены» в жадных, но беспомощных волнах.

— Ты убил человека, чтобы спастись от преследования полиции. Они, в свою очередь, искали тебя, чтобы заставить работать. Если речь шла не о сотрудничестве, следовательно, говорить можно только о принуждении. У них было на тебя что-то очень серьезное?

— Ты сам говорил о «специфической деятельности», — напомнил Зверь.

— Весь вопрос, в чем специфика. — Голос майора стал жестким, как ветер снаружи. — Хватит выкручиваться, сержант. Мне нужно только «да» или «нет». Ты действительно, выражаясь твоим языком, «нормальный человек»?

— Нет.

— Ты преступник?

— Да.

— Убийца?

— Да.

— Кого же ты убил, что так прячешься?

— Многих, — равнодушно ответил Зверь.

— Твою мать! — Гот покачал головой, словно не хотел слышать коротких, безжалостных ответов. Но спросил так же жестко: — Для нас, здесь, на Цирцее, ты опасен?

Зверь молчал.

Гот не ожидал паузы. Собственно, он был уверен, что услышит «нет», потому что иначе быть не могло. В честность можно играть лишь до определенного предела. В небе или на земле — ради спасения своей жизни солгать способен любой.

Но Зверь молчал.

И уже не нужно было ничего говорить.

— Дерьмо, — подвел итог майор.

— Мы все опасны. — Вертолет шел совсем низко над водой, брызги пены оседали на броню. — Все, сколько нас есть. Даже Ула. И я не исключение.

— Слабовато для отмаза.

— Если бы ты боялся меня, мы не разговаривали бы сейчас втроем. Нашелся бы какой-нибудь другой способ узнать правду.

— Почему втроем?

— Потому что «Мурена». Ты прав, Гот, я не психопат, и я не собираюсь убивать людей, по крайней мере, пока мы на Цирцее. Но если встанет выбор между смертью моей и чьей-нибудь еще, я предпочту остаться живым. В этом смысле я опасен. И именно поэтому я не смог ответить на твой вопрос однозначно.

— Ты имеешь в виду, что, если тебя попытаются убить, ты будешь защищаться?

— И это тоже.

— Есть еще варианты?

— Да. Я не стану рисковать жизнью ради спасения кого-то другого.

— Подход разумный. Почему ты не улетел с буровой?

— Когда?

— Когда я приказал тебе улететь. В тот день мы в первый раз столкнулись с бластофитом.

— Это имеет отношение к тому, насколько я опасен для окружающих?

— Ты просто ответь. Зверь пожал плечами:

— Мне хотелось понять… Ты прислушался к моему предупреждению и отослал с буровой людей. А сам остался. Поверил мне, но не улетел. Ты боялся. — Зверь обернулся к Готу. — Тебе было страшно, но ты был готов к бою. Знал, что можешь погибнуть, но… — Он задумчиво перевел взгляд на близкое море. Вздохнул: — Я не понимаю, как это.

— Ты ввязался в бой, чтобы понять, почему я это сделал? — Гот был в недоумении, — Теперь я тебя не понимаю.

— Что тут непонятного?

— Ты ведь тоже мог погибнуть.

— В небе? Нет. Гот, да ты же сам меня спас, не помнишь?

— А ты заранее знал, что я успею выстрелить?

— Не знал. Но пока я летаю, со мной ничего не может случиться.

— А если я решу сейчас, что проще и безопаснее отстрелить тебе голову?

— Не отстрелишь. Во-первых, ты не успеешь перехватить управление. Во-вторых, ты не хочешь меня убивать.

— Почему же?

— Потому что ты тоже веришь мне. Как я тебе, ну, может, чуть меньше. Посмотри. — Зверь кивнул на волны внизу. — Ты заперт в одной машине с убийцей, возможно, с сумасшедшим, который сам признает, что опасен. Ты — единственный, кто знает о том, что я преступник. Ты уязвим, потому что нас двое, а ты в одиночестве. И ты тем не менее разговариваешь со мной. Не боишься. Не стреляешь. Между прочим, мы давно уже идем намного ниже допустимого уровня. Любой другой обгадился бы со страха.

— Я знаю, что летать ты умеешь.

— А это основная причина.

— Причина чего?

— Того, что ты не хочешь убивать меня.

Гот ничего не ответил. «Мурена» низко-низко скользила над морем, почти касаясь пляшущих волн. Потом взмыла вверх и понеслась к буровой, постепенно набирая высоту.

Вот и поговорили. Странный вышел разговор, но со Зверем всегда все странно. Черт бы его побрал! Конечно, майор Дитрих фон Нарбэ далек от трепетной законопослушности, однако ему никогда не доводилось иметь дело с преступниками. Убивать самому случалось. Но одно дело — отнимать чужую жизнь на войне и совсем другое — убивать за деньги или для удовольствия.