В противоположность такому осторожному и просчитанному подходу к союзу с Францией для Лобанова-Ростовского данный союз основывался на реальном взаимном тяготении. Этот вельможа, убежденный франкофил, восхищался республикой-союзницей, несмотря на различие политических систем. Он любил ее культуру, ее историю и полагал, что обе страны объединяет духовное родство. Союз был для него не просто средством сдержать рост могущества Германии, он был целью, возможностью, способом углубить все то, что связывало две страны. И он нашел во Франции достойного визави в лице Габриэля Аното, который, как и он, мечтал о «европейском согласии» на основе этого союза.

Прагматичный Лобанов-Ростовский считал, тем не менее, что ряд проблем надо решать в сотрудничестве с Германией или даже с опорой на нее. Такой открытый подход к дипломатии позволил ему улучшить отношения с Берлином и Веной. С Англией он держался замкнуто, но без агрессивности. Он стремился разрядить напряженность на Балканах, особенно в Болгарии, где положил конец конфликту. Его устремления были направлены в первую очередь на Константинополь. Подобно всем своим предшественникам, он знал, как важен для России свободный выход к теплым морям, а значит, и свобода прохода через проливы Босфор и Дарданеллы. Как и Нессельроде, он считал, что Россия заинтересована в достижении соглашения с султаном, что следует доверить ему власть над проливами, а не пытаться изгнать его оттуда. Вот почему, в то время как армяне обращались ко всем европейским дворам с просьбой о защите от турок, Лобанов-Ростовский предпочитал отстаивать тезис о территориальной целостности Турции, расходясь в этом вопросе с Англией.

Усилив, таким образом, позиции России на Балканах и на Черном море протурецкой политикой, Лобанов-Ростовский смог, как и большая часть российской элиты, задаться вопросом о возможной экспансии на Дальний Восток. Он хотел ускорить строительство Транссибирской магистрали и освоение крестьянами этих земель, ставших внезапно ближе к России благодаря развитию железнодорожной сети. И его поддерживал Витте, один из самых замечательных министров финансов в истории России. За несколько месяцев эти двое заложили фундамент российского присутствия в Азии. Отнимая Маньчжурию у Японии и передавая ее китайцам, они добились от Пекина в 1895 году концессии на железную дорогу, связывающую через эту область Сибирь с Тихим океаном.

Начало царствования Николая II, таким образом, облегчили эти два министра, которые, объединенные общностью взглядов, сумели расширить если не территорию России, то сферу ее влияния, не вызывая волнений, а значит, не ставя мир под угрозу. Новый монарх часто сетовал на свою участь «незадачливого царя». И он был прав, поскольку в 1896 году смерть Лобанова-Ростовского, после полутора лет пребывания на посту министра, лишила его столь надежного и деятельного сотрудника. Впрочем, по свидетельствам современников, на Николая II это не произвело впечатления. Разумеется, его безразличие, на которое тогда обратили внимание, объяснялось определенным легкомыслием молодого монарха. И, возможно, желанием избавиться от опеки министра, пусть и очень компетентного, но оставлявшего мало простора для его инициатив, поскольку Лобанов-Ростовский знал, что Николай II недостаточно подготовлен к своей роли и его не привлекают сложные вопросы управления.

Освободившись от этой стеснявшей его опеки, Николай II нашел Лобанову-Ростовскому преемника, который не только не продолжил его дело, но и разрушил сделанное, ослабив за короткий промежуток времени авторитет, завоеванный к тому времени Россией. Граф Михаил Николаевич Муравьев не обладал таким же решительным характером, как двое его предшественников. Им двигало прежде всего желание угодить монарху, а своих идей по внешней политике России у него было немного. А ведь Николаю II самому недоставало собственных представлений в этой области. Он получил в наследство от отца франко-русский союз и, естественно, желал продолжать его политику. Но, будучи плохо подготовленным к самостоятельному принятию решений и имея в своем распоряжении посредственного министра, он не всегда умел избегать ловушек. Об этом можно судить по началу его царствования, ознаменованному поездкой во Францию.

Эта поездка тщательно организовывалась, и, если почитать русскую и французскую прессу, можно отметить, что обе страны придавали ей большое значение. Впрочем, Николай II не имел особого желания ехать во Францию. Он признался в этом королеве Виктории, у которой гостил перед французским визитом. Пошел он на это лишь по настоянию своих министров и потому что обстоятельства благоприятствовали. «Русская неделя», как назвала его поездку французская пресса, продолжалась в действительности пять дней в конце сентября 1896 года. Дней очень насыщенных, старательно подготовленных, чтобы у высоких гостей сложилось о союзниках впечатление, которое оправдывало бы желание строить на основе данного союза долгосрочную политику. Эта программа напоминала визит Петра Великого, но была несравненно богаче официальными событиями. Она составлялась и обсуждалась французским министром Аното и российским послом в Париже бароном Моренгеймом. Русская пресса отмечала удовлетворение императора, который давал согласие на все, что ему предлагали. Тем не менее впоследствии стало известно, что правители «просили, чтобы их избавили от чересчур длительных и утомительных церемоний, коль скоро они не сочтены полезными»; в русской прессе эта просьба нашла отражение; французские журналисты о ней умолчали.

Даже без чисто формальных церемоний программа принимающей стороны по-прежнему впечатляла. Первый день, день прибытия императорской четы в Шербур, был посвящен флоту, столь важному для обороны обеих стран. Царя и царицу сопровождали туда из Портсмута английские суда, отсалютовавшие на прощание их яхте «Полярная звезда» двадцатью одним пушечным залпом. Французы встретили императорскую яхту сто одним выстрелом, на что «Полярная звезда» ответила, подняв французский флаг. Затем императорская яхта бросила якорь рядом с броненосцем «Маренго», с борта которого Александр III слушал «Марсельезу» во время кронштадтского визита. Так установилась связь между двумя русскими монархами: тем, кто положил начало союзу с Францией, и тем, кто прибыл во Францию закрепить его.

Наблюдатели, которых хватало с избытком, сразу же отметили, что Николай II отошел от протокола, и очень заметно. Сойдя на землю, он отсалютовал встречавшему его президенту Феликсу Фору, подошел к нему, обменялся с ним рукопожатием и обнялся. Этот неожиданный жест вызвал взрыв энтузиазма у французов, которые, столпившись на набережных, смотрели на эту сцену. Ее живописала французская пресса, а вот русские газеты обошли вниманием. В шербурском арсенале французские официальные лица – председатели обеих палат, председатель Совета министров – были представлены государю, который затем присутствовал на смотре военно-морских сил. Здесь также имело место приятное для Франции событие. Императрица, ранее известившая о своем желании избежать участия в этой церемонии, внезапно передумала, объявив, что момент слишком важен, чтобы им пренебречь. Завершился столь памятный день ужином на семьдесят пять персон в арсенале. Президент Франции сказал императору, насколько высоко французский флот ценит знаки его уважения, напомнив, что прибытие русского монарха в сопровождении французских судов напоминает о внимании, которое покойный император уделял французскому флоту в Кронштадте и Тулоне. Благоприятному началу турне Николая II способствовала слава его отца. Выступления Николая II вызвали благожелательную реакцию: отмечалось прежде всего безупречное владение французским языком. Но его высказывания, пусть полные теплоты и признательности, не имели никакой политической составляющей, кроме приветствий в адрес «дружественной нации». Тех, кто изучал их в надежде, что они прольют свет на характер контактов, установленных между Петербургом и Парижем, ждало разочарование. Здесь нужно напомнить, что содержание франко-русских соглашений 1891–1894 годов, сама их суть еще оставались в секрете.