Однако политика быстро вступила в свои права, и союз подвергся испытанию реальностью.

Если франко-русские отношения были одной из стабильных и успешных составляющих внешней политики Николая II, то этот успех во многом обязан тому импульсу, который им придал князь Лобанов-Ростовский. Муравьев оставался верным этому курсу, и желание французских руководителей укреплять союз ему только способствовало. Но Муравьев, как уже сказано, уступал как министр своему предшественнику. Он не имел собственного мировоззрения и предпочитал не докучать монарху. В результате на протяжении тех трех лет, что он возглавлял министерство, проводилась менее последовательная политика, которая скорее отличалась авантюризмом, чем преемственностью, и в итоге привела к утрате Россией за несколько лет авторитета, приобретенного ею в мире с тех пор, как она оправилась от Крымской войны.

Непоследовательность прежде всего проистекала из необдуманных поступков Муравьева, которые шли вразрез с генеральной линией России. Лобанов-Ростовский и те, кто вел с Францией переговоры о политическом соглашении и конвенции, внимательно следили, чтобы позиция России была четко обозначена. Россия хотела помочь Франции, сблизиться с ней, одновременно давая понять, что это не подразумевает никакой поддержки реваншистской политике Франции. Но в Париже, во время визита государя в 1896 году, Муравьев, напротив, намекал, что Россия окажет поддержку надеждам Франции на реванш. Впоследствии при каждой поездке императора министр вел речи, которые подрывали доверие к политике России. Так, в Берлине он выдвинул идею сформировать коалицию, направленную против Англии, противореча тем самым миролюбивой позиции, лежавшей в основе проекта, унаследованного от Александра III. В Вене он вел себя не лучше, выступая с предложениями, способными разжечь пожар войны на континенте. Он заявил там, что Россия признает права Австрии на Боснию и Герцеговину и даже на часть Новопазарского санджака. Эти предложения, столь расходящиеся с осторожными взглядами России, не произвели, впрочем, никакого впечатления на Вену. Более того, во время волнений на Крите он то утверждал, что у России лишь одна цель – гарантировать целостность Османской империи, то предполагал, что Россия может помочь Греции взять Крит под контроль, чтобы урегулировать проблему. Противоречивые высказывания, неосторожные в регионе, где Россия всегда так внимательно следила за своим образом державы, приверженной сохранению равновесия и мира, могли лишь привести в замешательство участников этих опасных конфликтов.

Но прежде всего внушаемость монарха и определенный недостаток компетентности у Муравьева подтолкнули Россию к опасной авантюре на Дальнем Востоке. Муравьев действовал здесь под влиянием Германии, которую к вмешательству в дела региона побудил инцидент неприятный, но малозначительный: убийство двух немецких миссионеров. Кайзер хотел отомстить за их смерть и направил войска в бухту Кяочао. Муравьев доказывал Николаю II, что для России пришло время действовать в этом регионе, поскольку создавшееся в нем положение благоприятствует проявлению Россией инициативы, то есть оккупации Порт-Артура и Дальнего. Для Муравьева мало что значила целостность Китая, европейские державы, по его мнению, могли вмешиваться в китайские дела по своему усмотрению. Витте противился этому проекту, напоминая Николаю II, что двумя годами ранее он вместе с Лобановым-Ростовским помешал Японии отнять Маньчжурию у Китая и вел переговоры с Пекином. Император слушал его, колебался, потом все же согласился с идеей Муравьева. Да, Дальний Восток был далеко, но Россия продвигалась в этом направлении благодаря колонизации и Транссибирской железной дороге. Царь думал, что в силу удаленности военная авантюра будет менее рискованной. К тому же как он мог забыть травму, перенесенную в молодости во время поездки в эти дальние края, когда один японец нанес ему удар саблей по черепу? Его чувства к азиатским народам с тех пор отличались особой враждебностью. Хотя нанес тот злосчастный удар японец, идея экспедиции против Китая соблазняла царя. Добившись согласия государя, Муравьев бросил страну в дальневосточную авантюру, не подготовив для этого общественное мнение и не завязав необходимые дипломатические контакты. Вдобавок прогерманские симпатии побуждали его поддерживать репрессивные меры, принятые Берлином.

Российскую эскадру отправили в Порт-Артур, куда она прибыла в декабре 1897 года. Китай был тогда не в состоянии сопротивляться давлению со всех сторон. Россия предъявила императрице требование предоставить ей бессрочную концессию на Порт-Артур и Дальний, уже занятые русским флотом. Ей пришлось уступить этим требованиям, согласиться с тем, чтобы железная дорога связала две бухты с маньчжурским участком Транссибирской магистрали, и, наконец, признать за Россией право направлять военных советников в северный Китай. Конечно, итог операции следует признать блестящим, и Муравьев не преминул объявить urbi et orbi о важности русских приобретений в регионе. Маньчжурия и китайский Туркестан, провозгласил он, входят отныне в сферу исключительного влияния России, и никакое иностранное влияние там недопустимо. Муравьев не считался с реакцией Англии. Еще прежде, чем Китай отреагировал на требования России, Солсбери поручил английскому послу предложить России сотрудничество между обеими странами. Муравьева предложение не заинтересовало, он отделался расплывчатыми пожеланиями. Превращение, после заключения соглашения с Китаем, Порт-Артура в российскую базу положило конец диалогу. И без того серьезные англо-русские противоречия на Ближнем Востоке и у границ Афганистана в результате лишь усугубились. Возмущалась не только Англия. Япония также высказывала недовольство. Первоначально, обеспокоенная экспансионистскими устремлениями России в Корее, Япония предлагала Петербургу компромисс: раздел региона на сферы влияния, чтобы Россия контролировала Маньчжурию, а Корея оставалась на японской орбите. Петербург проигнорировал предложение и продолжал развивать наступление на большой шахматной доске. Японии оставалось ждать своего часа.

Пройдет еще несколько лет, и России придется заплатить за неосмотрительность Муравьева. Ее союзница Франция ограничилась вежливым выражением недоумения в связи с тем, что ее не поставили в известность. Германия же торжествовала. Участие России в дальневосточных делах устраняло конкурента с европейской арены, к чему всегда стремились берлинские политики. Через несколько лет Вильгельм II разовьет эту тему, называя себя «адмиралом Атлантики» по контрасту с русским кузеном, которого он окрестил «адмиралом Тихого океана». Николай II не понимал, что смысл германского проекта заключался в том, чтобы отвлечь его от Европы, и Муравьев до определенного момента станет, сам того не осознавая, проводником германской политики.

Оставаясь все столь же самоуверенным и непоследовательным, Муравьев решил затем предложить от имени России международную мирную конференцию по сокращению вооружений. После бури эмоций, которую вызвало безрассудное китайское предприятие, предложение Муравьева не могло рассчитывать на всеобщее одобрение. Его как политика дискредитировали непостоянство и методы, имевшие мало общего с дипломатией. Неудивительно, что конференция, собравшаяся в Гааге в июне 1899 года под председательством представителя России барона Стааля, имела слабый резонанс и не принесла никаких результатов. Проблема разоружения, которая в конце того века стала ключевой, была попросту изъята из повестки дня, и конференция закончилась принятием расплывчатого итогового документа, рекомендующего мирное урегулирование международных конфликтов.