Приходится признать, что стремление России наращивать в невиданных масштабах свою военную мощь, как и заключить союз с Францией, было продиктовано беспокойством, перерастающим в уверенность, что Германия готовится к нападению. По возвращении из Берлина в 1887 году Александр III старался убедить себя и окружающих в мирных намерениях Тройственного союза. Но с годами, и не без участия генштаба, император, хотя и повторял это утверждение, выглядел все более озабоченным. Он понимал уже, что Австрия жаждет спровоцировать конфликт на Балканах и втянет в него свою союзницу Германию. Осознавал он и то, как сложно обороняться его империи, самой большой по площади в мире.

В конечном итоге Александр III желал по-прежнему сохранить и мир[10], и прогерманскую ориентацию династии. В то же время, констатируя растущую мощь Германии, он наделил свою страну средствами противостоять ей, проводя политику масштабного вооружения и затевая франко-русский союз. Но он по-прежнему внимательно следил за тем, чтобы этот союз не сказался на русско-германских отношениях, о чем свидетельствует завеса тайны, окутывавшая военную конвенцию и двустороннее соглашение. Следил Александр III и за тем, чтобы Франция не ожидала от России никаких обязательств по вопросу Эльзаса и Лотарингии. Наконец, характерной чертой его политики являлось то, что, в отличие от всех своих предшественников, начиная с Петра Великого, он не пытался расширить территорию России. Да, в Средней Азии он был вынужден упрочить позиции России перед лицом Англии, чтобы добиться соблюдения условий протокола 1885 года о демаркации границ с Афганистаном. Но его окружение, генштаб с генералами Скобелевым, Куропаткиным и Обручевым, как и некоторые представители интеллигенции, выразителем настроений которых служил тогда Катков, выступали против его осторожности. Все доказывали, что Россия должна расширять сферу влияния за пределы империи, чтобы сделать Англию, опасающуюся подвергнуть угрозе свои индийские владения, сговорчивее с ней в Европе. Александр III сопротивлялся этому нажиму. В 1892 году его волю к миру укрепили не только эпидемия холеры, докатившаяся с неспокойных окраин до самого сердца России, но и финансовые затруднения. Витте, став министром финансов, вынужденно запустил печатный станок, чтобы наполнить опустевшую государственную казну. Таким образом, все способствовало тому, чтобы умерить экспансионистские аппетиты военных кругов и националистов. Правда, в 1892 году на Памире произошло столкновение русских отрядов и сил афганского эмира, угрожавшее соглашению о границах 1885 года. Но Александр III не дал происшествию перерасти в конфликт. Обе противостоящие стороны – русские и англичане – пытались тогда перетянуть на свою сторону Китай, предлагая ему роль стража памирских перевалов. Успеха это не имело, конфликт затух, восторжествовала осторожная политика Александра III. «Не размазывать по карте Россию», не пытаться расширять русские владения в направлении Афганистана, выступать с мирными инициативами в ходе каждого инцидента или провокации – такой алгоритм действий навязал в конечном итоге Александр III этим поджигателям войны, алгоритм, ставший его крупным успехом.

Императору удалось даже наладить отношения с Ватиканом, хотя Россия долгое время противостояла ему в вопросе униатов[11] и польского католичества. Избрание Льва XIII папой римским в 1878 году позволило уже Александру II сблизиться с Римом. Царь тепло поздравил понтифика. Тот отреагировал в 1880 году энцикликой, посвященной глубоко почитаемым славянами святым Кириллу и Мефодию. Так был открыт путь к тому, чтобы Александр III назначил постоянного представителя при Святом престоле. Им стал Извольский, назначение которого радикально изменило отношения России с католическим миром, хотя их взаимному притяжению по-прежнему мешал польский вопрос.

Благодаря такому миролюбию Александру III удалось упрочить международное положение России, вновь ставшей бесспорно великой державой после катастрофической Крымской войны. Желание сохранить европейское равновесие – главная характеристика его политики. Он всегда стремился работать во имя мира и для достижения этой цели пытался искать баланс между силами, противостоящими друг другу в Европе. Столь мирное царствование способствовало расцвету интеллектуальной и художественной жизни Российской империи. Это пиршество духа перешагнуло, как мы видели, границы империи и распространилось на Европу, облегчая политическое сближение с другими странами, особенно с Францией.

Но с 1892 года могучая натура Александра III начала демонстрировать признаки ослабления. Когда 10 октября 1894 года пришло известие о том, что монарх при смерти, волнение, охватившее весь мир, свидетельствовало о популярности миротворца. В соборе Парижской Богоматери служили молебны за его здравие. А в Риме за него молился сам папа.

Во Франции после его смерти церкви и общественные здания стояли в траурном убранстве, палаты Национального собрания отменили заседания, а на флагах префектур появились траурные ленты. Читаем в передовице «Тан» от 3 ноября 1894 года: «Вдохновляясь и христианской, и человеческой моралью, он презрел те лавры, что стяжают себе на полях сражений. Он хотел быть императором мира… что позволило ему поднять авторитет России в мире». А «Таймс», часто враждебно отзывавшаяся об этом монархе, писала: «Россия и Европа потеряли в нем государя, которому будут бесконечно признательны». «Дейли ньюс» объясняла причины этой признательности: «Одна ошибка Александра III, и Европа была бы вовлечена в войну, неслыханную по размаху. К его чести, он этой ошибки не допустил». И только немецкая пресса отдавала дань памяти ушедшему монарху как бы нехотя, не отойдя от горьких чувств, которые вызывал за Рейном франко-русский союз.

Александр III оставил своему преемнику блестящее наследие на международной арене и козыри на будущее, поскольку мировая экономическая конъюнктура, возвещавшая период экономической экспансии, благоприятствовала России. Сумеет ли новый монарх извлечь пользу из уроков мудрости своего отца? И открывающихся перед ним перспектив? Никто и не подозревал тогда, что от ответов, которые тот будет давать на эти вопросы, зависит будущее не только самого наследника Александра III, но и династии, и всей России.

В истории иногда случаются странные совпадения. Со смертью Александра III ушли и другие действующие лица франко-русских отношений, и портретная галерея европейских политиков существенно обновилась. Во Франции был убит президент Сади Карно; в России в 1895 году скончался Гирс, так верно служивший политике Александра III. Наконец, в отставку ушел генерал Буадефр, без энтузиазма которого не появилась бы военная конвенция.

Николаю II пришлось в срочном порядке подыскивать замену Гирсу. Его выбор пал на личность примечательную – князя Алексея Лобанова-Ростовского, который, будучи послом в Константинополе, приобрел глубокие познания в международных делах, а главное, о той части света, которая всегда оказывала большое влияние на русскую политику. Историк по призванию, он прекрасно осознавал, какое значение груз прошлого имеет для России. Он отличался от Гирса своим восприятием Франции и союза, заключенного с нею Александром III. Гирс всегда испытывал недоверие к Французской республике; он не был по природе своей франкофилом и видел в союзе с ней лишь средство избежать изоляции России и нейтрализовать опасного и могущественного германского соседа. Франко-русский союз представлял на его взгляд – как и на взгляд государя – не спонтанный выбор, а инструмент, позволяющий разрешить проблемы, создаваемые соседством с амбициозным и продолжающим наращивать военную мощь государством.