ужас, повисший над убогими крышами, несколько улучшили настроение Торгара, но досада все равно грызла нутро: ай, как неаккуратно… как дите малое уши развесил, потосковать решил, баба. Хан узнает – на постромки исполосует. Но прежде будет хохотать до рассвета… Повизгивая, небось, да подрыгивая ногами. Тьфу. Ну, ничего: на рыбачьем госте-то он сейчас оторвется, душу отведет. Из-за него он сюда сунулся, вот пусть карась с диковинной лодки сам их и посмешит. Если сможет.

Вытаскивая саблю и мимоходом высматривая подходящий дом, подстать гостю – а что тут скакать-то, доплюнуть можно, – Торгар не сразу понял, что происходит. Решек, летящий слева – балагур и богохульник – вдруг кувыркнулся со своего чалого. Краем глаза Торгар успел заметить, как бедолага загривком ткнулся в изрытый песок, из горла торчало что-то короткое и массивное. Тут же скакавший справа – кто это был-то?! – тоже с воплем вылетел из седла. Ужас вмиг вытеснил из Торгара все мысли: что тут творится?! На кого они напоролись?

Вжавшись в гнедого так, что хрустнули позвонки, воин по-особому ткнул пяткой в конское брюхо и сам еле удержался в седле, разворачиваясь на полном скаку. Нет, не зря вошь-тоска грызла нутро: уже не видать ему, похоже, ни степи, ни ее вольных ветров. Не по зубам карась попался, самим бы ноги унести.

Сильный рывок едва не вышиб из него дух. Но упал Торгар удачно – видимо, Отцу-ветру он еще зачем-то понадобился.

Башка трещала невыносимо. Еще невыносимей саднили ребра – те, что слева. Пелена в глазах не проходила, левая рука напрочь не чувствовалась. Хорошо погулял.

Торгар понял, что лежит ничком и перевернулся на спину. При этом будто копытом ударили – что в бочину, что по лбу. На зубах скрипнуло – то ли песок, то ли крошки от зубов. Язык-то на месте? Глаза? С глазами пока непонятно… И самое поганое, ему совершенно не вздохнуть: больно. Больно… Отец вездесущий, когда его это волновало? Ай, как плохо упал, зачем не умер? Аккуратно сопя, Торгар пробовал снова начать дышать, но у него плохо получалось. А где сабля? Выронил он саблю, ай, позор…

Послышались чужие голоса, особый посвист, мягкий шелест копыт. Торгар почувствовал, как у него на щиколотке затянули петлю и потащили. От ритмичной болтанки в голове прояснилось, и он разглядел маячивший впереди конский зад чалого. Ну да, Решеку конь уже не понадобится, а где его гнедой? Судя по рывку, валяется там же, со стреноженными ногами. Если не с переломанными. Хороший конь, но в Орде у него был лучше. В Орде все было лучше, даже он сам.

Его дотащили до домов и поставили на ноги. Попытались поставить. Но на ногах он стал держаться только тогда, когда в больные ребра уперлось твердое острие. Мельком взглянув на врагов – узких, гибких, в черных, ладных балахонах – Торгар оглянулся на тот взгорок с которого они неслись на беззащитную деревню. И больше не оборачивался.

Из дома, судя по почтительной суете, сейчас должен был выйти виновник позора. Торгар надеялся, что сможет до него доплюнуть – за плевок голову наверняка снимут, а более тут уповать не на что.

Из дома вышла женщина. Богатая, роскошная. Что она забыла в рыбацкой деревне?

– О-хо! – восхитилась женщина на чистейшем языке Орды, – ну и буйвол! Мичман, вы превзошли мои ожидания!

Одна из черных фигур чуть поклонилась:

–Если вы позволите… вряд ли он потомственный кочевник, мистрис.

От этих слов – не так чисто произнесенных, но вполне понятных – лицо Торгара пошло пятнами. Это не укрылось от цепкого женского взгляда:

– Вы его огорчили, сударь, – усмехнулась женщина и вдруг посерьезнела: – Скольких они убили?

– Двоих, мистрис. Виноват.

– Виноваты. Расплачиваться придется дикарю, а вы проследите, чтобы о смертях я больше не слышала. Мне дорога эта деревня.

– Смертей больше не будет, мистрис. Мы всех ушлем в море, караван эскадры курсирует недалеко от берега и им помогут. Что делать, начнем исход раньше срока. И я опять настоятельно прошу вас покинуть сей негостеприимный берег: дикари пятерками не бегают, Орда близко.

– Орда далеко. Впрочем, это уже ваша головная боль, сударь. Где конь и оружие этого вояки?

– Момент, мистрис.

При этих словах Торгар, вроде как безмятежно смотревший снова вдаль, не выдержал и повернул голову, изменившись в лице. Если у воина Орды и есть чего ценного, так это конь и оружие. И смазливая змея, похоже, это прекрасно знает.

Но прыгнуть ему не дали. Что за демоны обрядились в черные тряпки, Торгар не ведал, но стреножили его, как младенца. Ткнули под коленки, заломили руки. А из дома, между тем, вынесли стул. Она его с собой, что ли, привезла?

– Приблудный дикарь, возомнивший себя воином, – с расстановкой просмаковала женщина, не без грации усаживаясь на стул и оправляя платье. При этом странная мистрис не отводила издевательски насмешливых глаз от багровеющего лица Торгара. – Невезучий дикарь, глупый. Ай, какой глупый… Отец-ветер отвернулся от него, вот досада… Коня не уберег, саблю выронил, попал в плен к женщине. То-то хан повеселится…

Каждое слово разило без промаха. Торгар стиснул зубы и снова устремил взгляд туда, где вода сливалась с небесами. Пусть мелет, что хочет – его она не сломит.

«Уже сломила, – билось в мозгу, – змеюка, тварь, ведьма. Ведьма! Впрочем, сломила-то не она» …

Отец-ветер отвернулся от него, иного объясненья нет. Отец. Отвернулся.

Давным-давно, в Священной роще, их с Решеком и еще десятком сопливых юнцов посвящали в воины. Отец-ветер тоже был там: он гулял по роще, и та пела с ним на разные голоса. Тысячи поющих стволов, принесенных сюда со всего света, каждая со своим голосом, а порой и с характером принесшего воина. Торгар тогда тоже держал в руках хитро выдолбленную, прямую длинную палку. Он воткнул ее среди остальных – хорошо воткнул, не вдруг откопаешь, – и Отец-ветер запел ему песню славы. Торгар слушал отцовские наставления, прыгал, изворачивался, убивал, а Отец пел на разные голоса о том, что они теперь всегда будут вместе.

Всю ночь Торгар вспоминал свое посвящение. Он висел растянутым на веревках в одном из домов. Ни один воин по своей воле никогда не останется на ночь под крышей – Отец не любит жилища людей. Каждый раз, приходя в сознание, Торгар умирал, растянутый под скособоченной крышей. А у ног его умирала изувеченная сабля, сунутая в бурдюк с морской водой. Вода ощутимо пованивала, и Торгару казалось, что клинок тускнеет на глазах. А еще они чистили им рыбу