Покидали наш багаж на корму, потом, через рубку, – в каюту. Пусть пока валяется, потом разберем! Развязали на причальном кольце морской узел…

Никита, схватив весло, начал отгребаться. О, волшебный, чуть гнилостный запах воды! Всю зиму о нем мечтали!

– Греби, сволочь! – Никита заорал.

Волной прошедшего катера нас колотило о гранит. Вытащив из трюма весло, я огребался им, стоя на корме. Гондольер!.. Хотя, если учесть «резиновых медуз», плывущих тут в изобилии в солнечных бликах, в красивом слове «гондольер» хочется заменить одну букву. Пока эпос не очень звучный идет.

– Табань!!! – Никита завопил. Яростью на все плавание запасается. Хотя, думаю, в этом плавании будет у него возможность ее пополнить. Тяготы еще только начались.

До этого мы с ним по-другому плавали, другого водоизмещения, да и назначения, были корабли. Спускали в Неву из дока секретный «заказ», замаскированный над поверхностью воды под дровяной сарайчик – и так тащили нас на буксире через всю Неву в Ладогу. Маршрут никак не зависел от нас. Балтийское море безъядерным было объявлено, поэтому долго волокли нас по Свири из Ладожского озера в Онежское, дальше по Беломору, через Выгозеро, через девятнадцать шлюзов. Порой только выйдешь наверх потянуться, зевнуть: это где мы шлюзуемся? Не поймешь! Выручали нас только карты – но не географические, другие. Сека, преферанс. Правда, и там Никита бушевал, но в железной «коробочке», которую тянет сонный буксир, бушевать бессмысленно – быстро утихал. Потом, безвылазно уже за приборами сидя, ходили петлями в Белом море, пересекая магнитные линии, «размагничивали» подводную лодку – без размагничивания ею пользоваться нельзя. Вернувшись к берегу, сдав «заказ», тащились на поезде назад. На одной и той же станции – всегда! – входили освобожденные урки, продавали финки с наборными рукоятками. Начиналась «опасная торговля» с ними. И это единственный момент азарта был у нас.

В «свободном плавании» у нас, похоже, иначе все: будет дана воля всем страстям. И вот уже результат: не успели отплыть – терпим бедствие! А еще хотим в Ладогу плыть!.. Ну не все, положим, хотят. Хочет Никита. Безумие чистой воды – к Ладоге, самому чистому водоему, это особенно относится. Но насчет Ладоги мы еще поглядим. Пока что бьемся перед первым мостом, раскинувшимся между Казанским собором и Домом книги, всю ширину Невского он занимает. Фактически под Невским проспектом должны мы пролезть. Проход длинный, а главное – узкий, никак не попасть, все время промахиваемся, колотимся о гранит. Сверху нависают, продолжением стенки канала, плоские шероховатые колонны Казанского собора. Сколько раз тут пешком пробегал. А вот на катере – посложнее будет. Впихнулись-таки в тоннель, но тут же завязли. Под шикарным Невским в грязи застрять и тут и провести отпуск? Только на большой скорости трубу эту можно пролететь, а мы сунулись вяло и еле назад из-под моста вылезли, по локоть и по колено в грязи. Хорошее начало! Может, пока не поздно, вернуться домой, склеить вазы, отрихтовать их, дождаться жен?

Но запах болота, который мы вытащили из-под моста сюда, нас больше волновал, чем все прочее.

– Ничего! По-другому пойдем! – Никита рявкнул. – Врубаемся!

Ткнул в кнопку пускателя, дизель затарахтел, винт перелопатил грязную воду, поднялись хлопотливые пузыри. Никита за штурвал ухватился – и мы развернулись по красивой дуге. Иначе пойдем. Слава богу, у нас в любую сторону можно плыть и прибыть именно туда, куда хочешь. Меня лично влекло местечко неподалеку отсюда: мыс у слияния канала Грибоедова с Мойкой. Какое-то сельское место – травяной скат к реке, не покрытый гранитом. Лежат, блаженствуют босые люди, которым не надо уже спешить. Там мы и проведем наш отпуск. Там мы нашу независимость и отстоим. Поплывем упоительными изгибами Грибоедова канала, круг почета по нашему городу совершим – глядишь, Никита и успокоится, расхочет в Ладоге погибать. Лучше мы будем прелести лета здесь вкушать.

Плавно изогнутая ограда Финансово-экономического института, зарешеченные арки проплывали слева. Эхо мотора, чуть отставая, летело позади. Я снял кеды, лег на носу, облокотившись на покатую рубку, подбоченясь. Мое официальное звание на борту – зам по наслаждениям! Считай, приступил.

Мы прошли под Банковским мостом с золотокрылыми львами по четырем углам. Цепи, которые они зажали в зубах, держали мост.

Под ним стук нашего дизеля стал чуть громче, но ненадолго. Мы снова выплыли на простор. Слева пошло здание общежития Финэка… четные этажи там женские. Мы, кажется, бывали там… в прошлой жизни. Прочь, прочь!

Природа! Чистота! Только лишь это интересует нас! Гордым караваном плыли вытаявшие изо льда бутылки, иногда стукаясь, словно приветствуя друг друга после долгой разлуки. Некоторым не повезло – стояли в сонных заводях, в гранитных углах, в сморщенной бурой пенке. Одна бутылка попала в переплет – из-за застрявшей ветки образовался водоворот, бутылку засасывало, потом она ошалело выпрыгивала, сияя чистотой, и ее снова засасывало по кругу. Пусть! Спасать ее мы не стали: буйство природы нам больше по душе. Последняя призрачная льдина вдруг отпаялась от шершавой стенки и встала поперек. Наш ледокол раздавил ее с легким хрустом. Все же мы выплыли и плывем – как бы жизнь ни вязала нас! Никита, сияя, стоял за штурвалом, кудри его трепал ветерок. Мы с ним раздухарились уже, несли нашу обычную ахинею: я называл его Король Джон Некрасивый Первый, он меня – Мерзкий Хью.

– Ну что, Мерзкий Хью? Доволен?

– А то!

На гранитных ступеньках, ведущих к воде, время от времени мы замечали студенток, как бы прилежно готовящихся к сессии.

– Надо брать! – говорили мы деловито.

Но плыли мимо. Нынче больше история города волнует нас! Мы вплывали в мещанскую, ремесленную часть. Трехэтажные пыльные домики с кургузыми колоннами, трогательные и жалкие в их наивных попытках походить на дворцы. Здесь становится грустно – а это так хорошо!

Ампирный домик с острым «скворечником» наверху, с круглым чердачным окошком, ржавым балкончиком на фасаде. Над низкой сырой аркой – полуисчезнувший символ ушедшей эпохи: «Осоавиахим». Мало уже кто сейчас расшифрует это заклинание. Звезда, с тремя уже концами (два уже отвалились), под ней скрещены винтовка и пропеллер, и вьется каменная лента с буквами: «Крепи обо… ну С… Р».

А рядом – свежепокрашеный розовый домик-пряник с узорчатой белой глазурью у окон. И, кстати, загадочный: не видно никаких дверей.

Как приятна эта дополнительная жизнь, которой мы раньше не замечали! Вдруг подаренная нам просто так, ни за что! Могли бы ее и не увидеть, если бы не поплыли сюда! Мы и своей-то жизни порой не замечаем. А так, с воды, все идет перед нами не спеша.

Облезлое вычурное барокко на углу забитой грузовиками Гороховой. Каменный мост с тяжелой сводчатой аркой. Заточение под ним казалось долгим… Уф! Вылезли наконец!

Ограда канала, состоящая из сцепленных чугунных «нулей», по широкому полукругу уходит влево, даря нашему плаванию какую-то особую лихость!

– Ну что, Мерзкий Хью?