Превозмогая боль («В меня будто свора собак вцепилась и грызет все мои косточки»), старуха выпрямилась в кресле:

– Педро Аршанжо, как вам не стыдно! Если б я прожила свою жизнь в Санто-Амаро, Кашоэйре или здесь, в обществе Гонсалвесов, Арголо, Авила и прочих, вы вправе были бы задать мне этот вопрос. Вы что же, забыли, что большую часть жизни я прожила в Париже? Если б у меня была дочь, местре Педро, она пошла бы за кого захотела: за белого, черного, китайца, турка-магометанина, некрещеного еврея – ну за кого угодно. А не захотела бы ни за кого – пусть оставалась бы в девицах. – Забела застонала от боли, откинулась на спинку кресла. – Скажу вам по секрету, местре Педро, в постели никто не сравнится с хорошим негром, это говорила еще моя бабушка Виржиния. – Забела округлила глаза и лукаво подмигнула. – Виржиния Арголо, что была замужем за полковником Фортунато Араужо, Черным Араужо. Бойкая была на язык, тыкала дедушкой Фортунато в нос этим неумытым баронессам с плантаций: «Моего негра я не променяю на дюжину ваших белых мужиков!» – Тут Забела снова возмутилась: – Отказать Тадеу, такому чудному мальчику! Какая глупость!

– Я не отказала Тадеу и, если богу будет угодно, стану его женой! – откликнулась Лу из коридора.

Восторженные возгласы Забелы – ma chérie, ma pauvre fille, mon patit[64], улыбка на грустном лице Аршанжо.

– Так это вы, Лу?

– Здравствуйте, Забела. Благословите, отец мой.

Отец! Так девушка зовет его уже давно. Вместе с подругами она отправилась однажды на кандомбле, под охраной Аршанжо, Лидио и фрея Тимотео. Увидела, как жрицы, иаво и даже мужчины, причем иные с седой головой, целуют руку Аршанжо: «Благословите, отец!» «Почему „отец“?» – спросила она Лидио Корро. «Из уважения и доверия, которые они питают к Ожуобе; все эти люди – дети Педро Аршанжо, и не только они». С тех пор Лу и стала говорить ему «отец» и просить благословения – может, в шутку, а может, и всерьез.

Еще на пристани, провожая Тадеу в первый раз, Лу сравнила черты лица своего избранника с чертами Педро Аршанжо: «Боже мой, как они похожи – отец и сын, а не крестный и крестник!»

Тадеу неохотно говорил о своей семье, держался настороженно, никогда не упоминал об отце, он не знал, кто такой таинственный Каньото, подаривший ему имя. О матери он помнил только, что она была красива. «Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, я его не помню; мать была хороша собой; когда поняла, что я хочу учиться, отдала меня крестному. Когда она умерла, я еще только готовился поступить в школу». Вот и все, больше ни слова.

Лу из любопытства еще некоторое время обиняком заводила речь о таинственном семействе Каньото. Но скоро почувствовала, что разговоры эти ранят самолюбие Тадеу.

– Милая, ты идешь за меня или за моих предков?

Лу больше к этой теме не возвращалась, но как знать, может, в первый раз она сказала «отец» не без намека или задней мысли. Аршанжо и бровью не повел, улыбкой утвердив такое к нему обращение. Благословил девушку и, отвечая на этот знак уважения и симпатии в таком же полушутливом тоне, сказал: «Моя маленькая дочь, аше́», как если бы она была юной участницей кандомбле.

Лу, опустившись на колени возле кресла Забелы, рассказывает:

– Дома у нас все еще тяжко. Сегодня отец куда-то ушел, а я скорей сюда, чтоб хоть немного прийти в себя. Теперь, когда Тадеу снова уехал в Рио, мама хоть не следит за каждым моим шагом, а то она все боялась, что я сбегу и обвенчаюсь с Тадеу тайно.

– Так и надо было поступить, вы имеете на это полное право. Он – тоже.

– Лучше все-таки подождать, ведь осталось всего восемь месяцев, не так много для тех, кто ждал годы. В тот день, когда мне исполнится двадцать один год, я стану совершеннолетней, и уж никто мне помешать не сможет.

От кого исходило решение ждать – от Тадеу или от Лу? Интересно бы узнать. Впрочем, так ли уж это важно?

– Тем временем обстановка в семье может измениться. Тадеу считает, что это вполне вероятно. Что ни говорите, лучше выйти замуж с согласия родителей и остаться с ними в хороших отношениях…

Чье это упорство – девушки или Тадеу? Ах, инженер Тадеу Каньото, хотя ты и быстро шагаешь вверх по лестнице, но все же смотришь, куда ставить ногу.

Тадеу начал свою карьеру успешно, получал хорошее жалованье, пользовался авторитетом, начальник к нему благоволил, товарищи по работе стали его друзьями. Впервые за три года он получил отпуск и отправился в Баию, заручившись письмом к полковнику Гомесу от Пауло де Фронина: «Глубокоуважаемый сеньор Гомес! Мне стало известно о намерении доктора Тадеу Каньото просить руки Вашей уважаемой дочери, по поводу чего я прошу Вас заранее принять мои поздравления и наилучшие пожелания. Жених Вашей дочери работает со мной уже три года, он – один из наиболее одаренных и знающих инженеров, занятых преобразованием старого Рио-де-Жанейро в большой современный столичный город». Далее шли похвалы молодому человеку, упоминались «безупречный моральный облик, твердый характер, яркий талант»; перед Тадеу открыты все пути, успех ему обеспечен. Затем автор письма снова поздравлял семью Гомес с предстоящим бракосочетанием и выражал уверенность, что лучшего зятя полковник и его почтеннейшая супруга не могут и желать.

Не помогло хвалебное письмо знаменитого инженера. Встретили Тадеу радостно: «Смотрите-ка, кто явился, Тадеу, совсем нас забыл, проказник!», однако настроение хозяев тут же изменилось, когда Тадеу, попросив разрешения переговорить с полковником наедине, вручил ему письмо своего начальника и попросил руки Лу.

Фазендейро поначалу так оторопел, что не только дочитал письмо до конца, но и выслушал, не прерывая, краткие пояснения молодого инженера:

– …просить руки вашей дочери Лу.

Только теперь улыбка сошла с губ полковника.

– Ты хочешь жениться на Лу? – Голос его был ровным, ничего не выражал, кроме изумления и смущения.

– Вот именно, полковник. Мы любим друг друга и хотим пожениться.

– Так ты… – Здесь произошла внезапная перемена, голос загремел гневными металлическими нотками: – Так вы хотите сказать, что Лу поддерживает это ваше нелепое намерение?

– Я не посмел бы обратиться к вам, полковник, не получив на то ее разрешения, и мы не считаем наше намерение нелепым. – Он сделал нажим на слове «наше».

Словно яростный вопль раненого могучего зверя, разнесся по дому крик полковника Гомеса:

– Эмилия, иди сюда, живо! Приведи Лу! Скорей!

Полковник смерил Тадеу враждебным взглядом, будто увидел его впервые. Вошла дона Эмилия, отирая руки о передник: она на кухне показывала кухарке, как приготовить любимые пирожки Тадеу, ведь он, конечно, поужинает с семьей своего друга и однокашника. Почти одновременно вошла Лу с нервной и напряженной улыбкой на лице.

Фазендейро спросил ее: