— Погоди минуту. Ты хочешь сказать, что твой дядя тебе заплатил, чтобы ты на мне женился?

— Не говори глупостей. — Марэну явно было не по себе. — Он просто воспользовался подвернувшейся возможностью, вот и все.

В процветающем Ла Уссиньере земля неподъемно дорога. В Ле Салане же пока все дешево. Если бы Бриману удалось там закрепиться, это было бы для него большой удачей. Дом Жана Большого и полоска земли, которая тянется до самого Ла Гулю, открывает большие перспективы для человека, который распорядится ими с умом. Поэтому Бриман был добр к Марэну и Адриенне. Слал подарки для мальчиков. Марэн и Адриенна уверенно смотрели в будущее, ожидая в конце концов получить часть состояния, и много лет жили не по средствам.

И тут явился Флинн.

— Блудный сын, — ядовито сказал Марэн. — Опоздал на тридцать лет и почти иностранец, но совершенно вскружил голову старику. Можно было подумать, что он умеет по водам ходить.

И Марэн внезапно опять оказался всего лишь племянником. Теперь, когда сын вернулся, бизнес в Танжере больше не интересовал Клода, и он забрал обратно все займы и инвестиции, от которых зависели Марэн и Адриенна.

— О, он, конечно, не сразу сказал нам, в чем дело. «Иммортели» якобы нуждались в ремонте. Новые волноломы для защиты пляжа. Модернизировать гостиницу. Конечно, это было и в наших интересах тоже, ведь «Иммортели» в конце концов будут наши.

Про Жан-Клода пока не объявлялось официально. Природная осторожность Бримана взяла верх, и он не собирался допускать к своим делам чужого человека, пока не убедится, что это действительно его сын. Предварительное расследование, кажется, подтвердило этот факт. Мать Жан-Клода, покинув Колдун, вернулась на родину, в Ирландию. Она снова вышла замуж, у нее новая семья. Она сказала Бриману, что Жан-Клод уехал несколько лет назад и почти не поддерживает с ней контактов, хотя чеки, посылаемые Бриманом, она передает. Это уже частично подтверждало историю, рассказанную Флинном. Что гораздо важнее, у него были письма Бримана, фотографии уехавшей жены с Жан-Клодом, свидетельство о рождении. Более того, он знал истории, которых не мог знать никто, кроме Жан-Клода и его матери. Марэн предложил сделать анализ крови. Но Бриман чуял сердцем, и ему не нужно было подтверждений. У Флинна были глаза матери.

Бриман подрядил Флинна помочь с проблемой размывания, намекнув, что если тот хорошо зарекомендует себя в «Иммортелях», то в конце концов получит долю в бизнесе. Таким образом Бриман мог проверить сына в деле, в то же время не спуская с него глаз.

— Дядя мой — малый не промах, — сказал Марэн с мрачным удовлетворением. — Даже если Жан-Клод — тот, за кого себя выдает, ясно, зачем он приехал. За деньгами. За чем еще он мог явиться после стольких лет?

Бриман, как и все жители Колдуна, знал, что делать в подобных случаях. Дезертиров приветствуют с распростертыми объятиями, но кошельки открывать не торопятся, зная: то, что вернулось, не обязательно возвращается навсегда.

— Он нашел ему работу. Сказал, если сын собирается унаследовать дело, то лучше ему начать с самого низа. — Марэн засмеялся. — Единственное, что меня хоть как-то утешает во всей этой истории, — я представляю, какая рожа была у этого сукина сына, когда он услышал от дядюшки, что должен заработать право на свою фамилию.

Они поссорились. При воспоминании о ссоре лицо Марэна просветлело.

— Старик плевался кипятком. Жан-Клод понял, что зашел слишком далеко, и попытался его успокоить, но было уже поздно. Дядя сказал ему, что он не увидит ни гроша, пока не заслужит право занимать свое место, и отправил его в Ле Салан.

Но обе стороны контролировали свои эмоции. Жан-Клод дал отцу время остыть, а сам тем временем старался вновь заработать его хорошее отношение. Бриман же мало-помалу начал понимать, до какой степени ему выгодно иметь в Ле Салане своего шпиона.

— Он узнавал обо всем. У кого туго с деньгами, у кого дела пришли в упадок, кто спит с чьей женой, кто залез в долги. Он умеет располагать людей к себе. Они ему доверяют.

Через несколько месяцев Бриману стали известны все саланские тайны. Из-за новых сооружений в «Иммортелях» течения переменились. Перестала ловиться рыба. Многие саланцы уже были его должниками. Он мог заставить их плясать под свою дудку.

Среди этих людей был и Жан Большой. Флинн с самого начала взял его под покровительство, помогал ему в самых разных вещах, выступал в роли посредника, давая Жану Большому возможность брать деньги взаймы, когда у того кончились сбережения. Бриман был совершенно счастлив. Если удастся купить Жана Большого, то через год-два Ле Салан — или то, что от него останется, — будет принадлежать ему.

— И тут вернулась ты, — сказала Адриенна.

Это все меняло. Жан Большой, ранее такой податливый, стал непокорным. Я слишком явно на него влияла. Тонкие подкопы Флинна были разрушены.

— И тогда он изменил тактику, — сказала Адриенна, злорадно улыбаясь. — Вместо папы он сосредоточился на тебе. Чтобы узнать, в чем твои слабости. Он тебе льстил…

— Неправда, — быстро сказала я. — Он мне помогал. Он нам всем помогал.

— Он себе помогал, — ответил Марэн. — Он донес Бриману про риф, как только на Ла Гулю показался песок. Ну сама подумай, — сказал он, видя выражение моего лица. — Неужели ты веришь, что он это делал ради тебя?

Я мрачно посмотрела на него.

— А как же «Иммортели»? — возразила я. — Если он с самого начала знал, что будет с пляжем Клода…

Марэн пожал плечами.

— Это все поправимо, — сказал он. — А небольшое давление на «Иммортели» — самое то, что нужно было Рыжему, чтобы слегка подтолкнуть дядюшку.

Марэн посмотрел на меня, мрачно улыбаясь.

— Мадо, я тебя поздравляю, — сказал он. — Твой приятель наконец-то заработал себе имя. Он теперь Бриман, с чековой книжкой на имя компании и половинной долей в предприятии «Бриман и сын». И все благодаря тебе.

В «Иммортелях» было темно. В вестибюле горел ночник, но дверь была заперта, и мне пришлось в течение пяти минут снова и снова звонить в звонок, чтобы добиться ответа. Бриман был в рубашке с закатанными рукавами, в углу рта — «житан». Он чуть поднял брови, увидев меня через дверное стекло, потом вынул из кармана связку ключей и отпер дверь.

— Мадо. — Голос у него был усталый, и в осанке, скорбных щеках, вислых усах, почти закрытых глазах тоже сквозила усталость. Плечи сгорбились под бесформенной vareuse; он был еще больше обычного похож на грубый валун, на памятник самому себе из стертого гранита. — Немного не ко времени, э?

— Я понимаю. — Гнев накатился на меня раскаленной глыбой, но я отпихнула его прочь. — Вы, наверное, очень расстроены.

Мне показалось, что его взгляд на мгновение дрогнул.

— Ты про медуз? Да, делам это не помогает. Правда, моим делам уже мало что поможет.