– Знаю.

– Там герцогиня вроде бы описана, не то графиня. Сама не скажу – не читала, только название знаю. Вот ту герцогиню, красавицу необыкновенную, в книжке как раз Севериной и звали. А мама у меня, знаете, такая романтическая была. – Вера Анатольевна смущенно улыбнулась. – Добрые люди все такие. Ну и назвала девочку. Курам на смех, если правду сказать. Ну какая она красавица? Я даже, когда Данечку к нам привезли, специально на выпускном фото ее разглядела: худенькая, лицо бледненькое. Еще стекло такое бывает, матовое, я забыла, как называется.

– Венецианское. Венецианское стекло.

– Может быть. А только не могу я поверить, чтоб она своего ребеночка убить хотела! И соседка ее, Прасковья Тихоновна, как Данечку проведать приходила, так и сказала: наветы это все, злые люди наговорили. Да только что теперь сделаешь? – Вера Анатольевна вздохнула. – Уж в эти клещи кто попал, тот не вырвется. Не с нашей силой их волю одолеть.

Мальчик потрогал серебряный значок, пристегнутый к Ивановой куртке. Значок подарил Кэмерон на память об экспедиции на «Титаник». Иван снял значок и стал пристегивать его к желтой пижамке. Даня с интересом смотрел, как он это делает.

– Ой, не надо, пожалуйста, – просительно произнесла Вера Анатольевна. – Он же маленький, отстегнет и уколется. А то, не дай бог, вообще проглотит.

– Извините, – смутился Иван. – Я не подумал.

– Ничего, привыкнете, – улыбнулась она. И осторожно произнесла: – Давайте его все-таки уложим? Смотрите, он же спит уже. А потом с вами поговорим.

Даня в самом деле уже спал. Это произошло просто мгновенно – он только положил голову Ивану на плечо и тут же закрыл глаза и сонно засопел.

– Совсем не капризный, – шепнула Вера Анатольевна, забирая его у Ивана из рук. – Мы и не слыхали ни разу, чтоб он плакал.

Она скрылась за дверью вместе со спящим ребенком. Ивану показалось, что у него вынули сердце – такая страшная яма образовалась в груди. Он никогда такого не чувствовал и даже не представлял, что можно изъясняться такими словами, хотя бы и мысленно.

Вера Анатольевна вернулась сразу, буквально через минуту. Может, она все-таки боялась оставить Ивана одного: мало ли что ему в голову взбредет.

– Пойдемте ко мне в кабинет, – сказала она.

В кабинете Вера Анатольевна села за свой стол. Иван сел напротив. Настольная лампа освещала лицо заведующей мягким, как ее собственный взгляд, светом.

– Вера Анатольевна, я хочу его забрать, – повторил Иван. – Извините, мне трудно сейчас говорить, объяснять… Подскажите, как это сделать.

– Я понимаю, понимаю. – На ее простом круглом лице установилось сердобольное выражение. – В жизни всякое бывает. Но как же теперь? Ведь вы с ней не расписаны, ничего. И у ребенка в свидетельстве о рождении вместо отца прочерк, могу даже показать. Вот если бы вы могли…

– Я не могу расписаться с Севериной, – мрачно проговорил Иван. – Обстоятельства не позволяют.

– Я понимаю, понимаю, – поспешно кивая, повторила она. – Она девушка странная. Какой же мужчина с ней жить станет? Но я не брак имею в виду. А вот если бы вы смогли ее как-нибудь убедить, чтобы она подтвердила ваше отцовство. Тогда вы, конечно, имели бы первоочередное право ребенка забрать. Пусть бы ее и осудили на сколько там положено, а мальчик бы зато у вас рос. Ему бы даже и лучше. Вы человек порядочный, сразу видно. И дать ему всяко можете побольше, чем она.

Как во всех этих женщинах чистейшая душа сочеталась с такой вот убогой и бесчеловечной рассудительностью, непонятно! Но размышлять об этом Иван не стал.

– Я поговорю с Севериной, – сказал он. – Завтра же. Скажите, существует какая-то бумага, форма, по которой такие вещи делаются?

– Конечно, существует, – кивнула заведующая. – Там, в тюрьме, все формы знают. Им всего-всякого много приходится оформлять. И насчет детишек тоже – мамаш-то немало у них сидит.

– Как скоро можно все это сделать?

– Ну, если она вам все подпишет, то сразу можете на оформление подать, – охотно объяснила заведующая. – И отправляйтесь себе спокойно домой. А когда документы по всем инстанциям пройдут, вам сообщат. Тогда и приезжайте, и забирайте своего Дедала. Если не передумаете к тому времени, конечно, – добавила она.

– Я не уеду без него, – сказал Иван.

– Но как же?…

Ее брови поднялись домиками, и лицо от этого стало удивленным.

– Так. Не уеду. Вера Анатольевна, помогите мне. Я с этими инстанциями никогда дела не имел, но думаю, в них все так же обстоит, как и во всех других. Подскажите мне, пожалуйста, кому надо дать денег. Я не могу ждать.

Эту последнюю фразу Иван не сказал, а выдохнул. Он с трудом проговаривал все дурацкие объяснения про инстанции, а это сказалось само собою – и правда выдохнулось. Стоило ему представить, что он уезжает из Ветлуги, а ребенок остается здесь, в этом доме с безнадежным запахом сиротства, как он понимал, что не сделает этого никогда.

Наверное, это понимание было в нем так сильно, что его трудно было не заметить и стороннему взгляду. Во всяком случае, Вера Анатольевна не взялась бормотать какую-нибудь чепуху про то, как положено и как не положено.

– Иван Дмитриевич, – сказала она, – все я вам подскажу. Ускорим как сможем. Но только если мать вам все, что надо, подпишет. Иначе никак. Это у вас там в Москве любые аферы запросто делаются. А здесь провинция, люди с опаской живут. Получите от нее подпись – хоть завтра приходите. Тогда и поговорим.

Когда Иван вышел на улицу, ему хотелось рвануть ворот куртки – сам воздух, казалось, душил его.

Он остановился, отдышался. Нет, воздух здесь был чистый. Теперь, ночью, он особенно сильно и остро пахнул осенней листвой и речной водою.

Иван не знал, куда ему деваться. Не в том смысле, что негде переночевать. Есть же здесь какая-нибудь гостиница, или к Прасковье можно попроситься, да хоть в машине посидеть, не все ли равно!

Он не знал, куда девать себя, со всеми чувствами, которые наполняли его до горла, переполняли, доставляя физическую боль. Он и не думал никогда, что любовь, да еще любовь к такому маленькому ребенку, может так соединяться с болью.

Иван шел по улице куда глаза глядят. Редкие фонари горели так тускло, что тьму можно было считать кромешной. Там, где улица выходила на широкую площадь, он чуть не упал: нога попала в глубокую колдобину.

Это немного отрезвило его. Он огляделся.

Все окна в домах, окружающих площадь, были темны. Светились только длинные узкие окна собора – того самого, который недавно показался ему слишком большим для такого маленького городка.

Иван подошел к собору. Дверь была закрыта неплотно, и оттуда, из-за двери, доносилось едва слышное пение. Казалось, что поет один человек, только многими голосами.

Он открыл дверь и вошел.