– Вера Анатольевна, меня зовут Иван Дмитриевич Луговской, – сказал Иван, садясь перед нею у стола; ее имя он прочитал на дверях кабинета. – Вот мой паспорт. Я хотел бы увидеть ребенка, которого к вам недавно привезли. То есть не привезли, а привели, он здесь недалеко жил. То есть принесли, я думаю.

Злость на себя, ушедшая было при виде этой ясноглазой женщины, снова поднялась у него внутри, как только он начал путаться в каких-то никчемных объяснениях.

– Вы про Дедала говорите? – спросила Вера Анатольевна.

Казалось, она ничуть не удивилась. Или они в этой Ветлуге все такие – ничему не удивляются?

– Да, – кивнул Иван. – А как вы догадались?

– А у нас только он недавно, остальные все давно. И, знаете… – Она поколебалась, но потом все же сказала: – Знаете, он на вас очень похож. Как вы вошли, так я прямо чуть не ахнула. Очень мальчишечку жалко.

– Оттого, что на меня похож?

– Нет, что вы! Что без матери остался, вот отчего. Да еще в таком неясном положении. Его бы усыновили быстро – у нас на малышей очередь. Но это если бы она отказ написала. А без ее согласия очень долгая процедура, потому что когда родительских прав лишают, то…

– Я хотел бы его увидеть, – перебил Иван. – Можно это, Вера Анатольевна?

– Ну, вообще-то… – заколебалась она.

Если бы у нее был другой взгляд и голос, если бы она не держала в округлых руках письмо от каких-то неведомых людей, пытаясь понять, хорошие ли они, Иван попросту предложил бы ей деньги. Но как предложишь деньги такой вот женщине? И самому неловко, и, главное, толку явно не будет: она, скорее всего, только обидится, а то и рассердится.

– Вера Анатольевна, я должен его увидеть, – сказал Иван. И добавил: – Помогите мне, пожалуйста.

– Хорошо, – сказала она. – Я понимаю. Вы… в первый раз его увидите?

– Да.

– Пойдемте.

Снаружи здание, в котором находился детский дом, казалось маленьким, как все здания этого городка. Но внутри – Иван все шел и шел вслед за Верой Анатольевной по коридорам и лестницам, проходил под глубокими арочными проемами… Дому было не меньше ста лет – по ширине подоконников было понятно, какие мощные в нем стены. Только вот запах здесь стоял невыносимый: унылый запах казенного убогого жилья.

Откуда-то доносились голоса – кажется, детские. Впрочем, разобрать это наверняка было невозможно: в таких стенах любые голоса звучали глухо.

– Вы не думайте, у нас ему хорошо, – сказала Вера Анатольевна. – И мы стараемся, и денег дают достаточно – государство, шефствующие предприятия. Теперь, знаете, много получше стало. – Они повернули за угол коридора, и детские голоса стали громче. Вера Анатольевна остановилась перед какой-то дверью. – Подождите, сейчас его выведу. Только вы недолго, пожалуйста, – попросила она. – Ему спать пора, их уже укладывают вообще-то. – И добавила, словно оправдываясь: – Я бы не стала ребенка на ночь беспокоить, но вы же издалека приехали, правда?

Вера Анатольевна скрылась за дверью. Иван отошел к подоконнику. Тьма стояла у него за спиной, за волнистым старым стеклом.

Дверь открылась очень скоро, через минуту, наверное. Вера Анатольевна стояла на пороге, держа за руку мальчика. Казалось, она не решается выйти с ним из комнаты. Мальчик был очень маленький, ей по колено, и на нем была надета ярко-желтая цыплячья пижамка. Это яркое пятно Иван почему-то заметил в первую очередь. И только потом – что голова у ребенка такая светлая, будто на нее направлен серебряный луч прожектора. Даже у Северины волосы были потемнее, не говоря уж о нем самом.

– Вот такой у нас Дедал, – сказала Вера Анатольевна. – Только мы его Данечкой зовем, чтобы по-человечески. Его и крестили так.

Она взяла ребенка на руки, сделала шаг вперед и поставила его на подоконник. Теперь Иван отчетливо видел его лицо. Мальчик смотрел на него прямым любопытным взглядом – разглядывал его вдумчиво, как редкостного марсианина.

– Он… не говорит? – с трудом произнес Иван.

И кашлянул, чтобы убрать ненужный хрип в горле.

– Да он же маленький еще, – улыбнулась Вера Анатольевна. – Что они в полтора годика говорят? Ма да па.

– Па, – сказал мальчик.

И улыбнулся. Он улыбнулся не губами, а… совсем по-другому. Иван задохнулся, увидев эту улыбку. Она появилась только в самой глубине темных глаз, но осветила мальчика всего, всего как есть, до самых вихров на макушке.

– Его можно… взять? – спросил Иван.

– Да на здоровье, – кивнула Вера Анатольевна. – Он не боязливый, пойдет на руки. Правда, Данечка? – проворковала она, обращаясь к ребенку. – Хочешь, чтоб тебя дядя на ручки взял?

– Не на ручки. Совсем. Совсем его взять – можно?

– Как это совсем?

В ее голосе прозвучала оторопь.

– Это мой ребенок. Мой сын, – сказал Иван. – И я хочу его забрать.

– Как забрать? – испуганно проговорила Вера Анатольевна. – Прямо сейчас, что ли?

Ее перепуганные интонации немного отрезвили Ивана. Он понял, что разговаривает сам с собой, а со стороны это выглядит так, что Вера Анатольевна уже решила, будто у него за пазухой пистолет.

– Вера Анатольевна, не бойтесь, – сказал Иван. – Я не сумасшедший. Просто для меня это все очень неожиданно. Я ведь до сих пор не верил, что это правда. До сих пор, – повторил он, глядя на ребенка.

Мальчик улыбнулся – теперь уже не глазами, а просто так. Улыбка была счастливая. Или это Ивану показалось, что она такая? Нет, не показалось: он чувствовал все, что происходит с этим мальчиком, с его сыном, так же ясно, как недавно чувствовал все, что происходит с его отцом.

Это был голос крови, и он был так ясен и прост, что Иван сразу успокоился, расслышав его в себе.

– Ты зачем с лестницы прыгаешь, а, Данька? – спросил он.

– Вы тоже не верите, да? – оживилась Вера Анатольевна.

– Во что?

– Что Северина сама его столкнула. Мы тут, конечно, всяких мамаш навидались. Такие попадаются, что только и подумаешь: как Господь такое на свет произвел? Но чтоб Северина… Нет, быть такого не может! Она же у нас выросла, – объяснила Вера Анатольевна. – Конечно, жизнь людей меняет, но все-таки… Ее моя мама Севериной назвала, и фамилию свою ей дала. Она свою фамилию многим деткам давала. Мама тогда заведующей здесь была, Царство ей небесное. А девчоночку прямо из роддома сюда привезли. Женщина проезжая ее родила.

– Что значит – проезжая? – рассеянно спросил Иван. – Цыганка, что ли?

Он уже взял мальчика на руки, и это занимало его так сильно, что все остальное не казалось существенным.

– Не цыганка, просто женщина. В Москву ехала, а по дороге схватки у нее начались. Ее с автобуса сняли – и в больницу. А она видите как. Родила девочку, сразу отказ написала и дальше поехала. Будто груз ненужный при дороге бросила… А мама моя тогда книжку читала, «Пармскую обитель». Может, знаете такую?