— Он хочет, чтобы я шпионил за тобой.

— Руфус?

Филос кивает:

— Он уверен, что ты подумываешь уйти от него к Плинию, а если не к Плинию, то к какому-нибудь другому богатому человеку, с которым ты познакомилась в Мизене. Мне приказано следить за каждым твоим шагом, записывать, кто тебя вызывает и с кем ты видишься, и чаще бывать в этом доме.

— Тебе не кажется, что он нас подозревает? — Амара поверить не может, что ее патрон сам содействует ее измене. — Нам стоит быть осторожными на случай, если он решит прийти и поймать нас.

— Я давно знаю Руфуса, — отвечает Филос. — Заверяю тебя, меня он точно не подозревает.

От радости у Амары кружится голова. Она прижимает руку ко рту, чтобы заглушить смех:

— Значит, мы в безопасности?

— Пока.

Амара ждет поцелуя и запрыгивает на стол, чтобы обвиться вокруг него, но хоть желание и затмевает все прочие ее чувства, она видит, что Филос не отвечает ей.

— В чем дело?

Она кладет ему руку на грудь.

— Он так говорил о тебе…

— Что он сказал?

Филос накрывает ее руку своей, прижимает ее к своему сердцу, словно это сделает его слова менее горькими.

— Он распинался насчет того, как любит тебя, а потом назвал тебя неблагодарной шлюхой. Женщиной, которую любой может соблазнить, потому что через тебя уже прошло столько мужчин. Что, какой бы невинной ты ни была когда-то, теперь ты безнадежно замарана. Я даже не хочу повторять все это.

— Но ты же так не думаешь, правда? — спрашивает Амара, размышляя, почему у Филоса такой печальный вид.

— Конечно нет! Но если он говорит все эти ужасные вещи… Я не знаю, как долго он еще будет держать тебя здесь и что он может выкинуть.

— Я уверена, что мы сможем его успокоить. Тем более что именно ты будешь докладывать ему о моих замыслах.

Кажется, Филоса ее слова не убедили, поэтому она целует его снова, надеясь отвлечь его таким способом.

— Разве тебя это не беспокоит? — Он не дает притянуть себя ближе. — Что я буду докладывать ему о тебе?

Амара понимает, что он имеет в виду. Не боится ли она, что у него появится власть над ее жизнью. Она проводит рукой по его волосам и наклоняется ближе, так что он невольно крепче сжимает ее талию.

— Нет, меня это не беспокоит, — говорит она, прижавшись лбом к его лбу. — Потому что я доверяю тебе.

Близость при дневном свете, когда весь дом не спит, ощущается совсем иначе, хоть Амара и представляла себе раньше, как это может быть. Вне полутемной спальни Филос кажется более реальным и даже более уязвимым. Она перестает целовать его, чтобы лучше видеть, и гладит по лицу. Он наклоняет голову под ее лаской.

— Думаю, нам повезло, что он не держит меня за мужчину, — говорит он. — Иначе он бы не решился оставить меня с тобой.

Он как будто шутит, но Амара слышит в его словах гнев и, что еще хуже, стыд.

— Я знаю, что ты мужчина, — говорит она. Они смотрят друг на друга. Он целует ее снова, нежно, потому что он всегда бережно касается ее, и Амара более чем уверена: что бы она ни сделала, даже предай она Филоса, он никогда не воспользуется своей силой, чтобы причинить ей боль. Она хочет сказать ему, как много он для нее значит, но не может подобрать слова. Вместо этого она задирает тунику вверх и стаскивает ее через голову. Он как будто огорошен ее внезапной наготой.

— Мы договаривались, что днем не будем, — шепчет он, хотя уже обнимает ее, касаясь обнаженной кожи.

— Я передумала, — отвечает Амара.

Каждый раз с Филосом удовольствие становится чуть сильнее, но она не думала, что тело подарит ей разрядку вот так, во время лихорадочного, поспешного соития на столе в кабинете. Когда Филос понимает, что происходит, он замедляется и крепко держит ее, в то время как она прижимается к нему и пытается не закричать. После она не хочет расставаться, наслаждаясь теплой светлой нежностью и еле слышными заверениями в любви, пока вдруг не приходит осознание. Она не воспользовалась противозачаточным.

Старик сидит у святилища Венеры на углу улицы. Резкий запах из сукновальни по соседству, казалось, должен бы отпугивать людей, однако вокруг старика все равно собирается толпа. Предсказатели всегда пользуются популярностью во время Фортуналий, фестиваля в конце июня, когда чествуют богиню удачи.

Амара и Виктория присоединяются к зрителям. Они заслужили право побездельничать. Виктория только что убедила противного сутенера, Кастренсиса, заплатить им побольше, потому что он выдвинул особые требования к выступлению Виктории и флейтисток, которое должно было состояться сегодня вечером. Амара вытягивает шею, чтобы видеть, что происходит. Предсказатель в характерной для ворожеев манере речи предлагает бросить кости, чтобы узнать свою судьбу, или пересказать ему свой сон. Виктория толкает подругу локтем, когда какой-то мальчик-раб платит ему, а затем подробно описывает долгий скучный сон, явно надеясь, что он предвещает свободу.

— Ты грек? — хрипит старик. Мальчик качает головой. — Жаль.

Предсказатель шмыгает носом:

— Носить белое во сне сулит свободу рабу-греку, а всем остальным — смерть.

Лицо мальчика вытягивается.

— Вы уверены?

Предсказатель вскидывает руки к небу:

— Фортуна никогда не лжет!

Не успевает Амара остановить Викторию, как та хватает ее за руку и тащит ее за собой. Виктория бросает монету к ногам старика.

— Брось нам кости, отец, — говорит она.

Старик смотрит на Викторию, отмечает соскользнувшую с плеча тунику и то, в какой соблазнительной позе стоит эта женщина.

— Хорошо, дочь моя.

Он бросает кости и ухмыляется Виктории и Амаре:

— Ты встретишь на углу улицы человека, который будет лучшим из всех твоих любовников.

Толпа смеется. Даже Виктории весело, хотя для вида она и надувает губы.

— Идем, — говорит Амара, пытаясь утащить подругу прочь, — ей неприятно быть в центре внимания такой вульгарной толпы.

— А ты не хочешь услышать свою судьбу, дочка? — спрашивает старик, указывая пальцем на Амару и повышая голос, чтобы перекрыть гогот.

У Амары нет ни малейшего желания слушать сомнительные предсказания, но она знает, что отказываться — дурная примета.

— Хорошо.

Старик бросает кости вновь и выдерживает долгую театральную паузу, глядя на видавшие виды кубики в дорожной пыли.