— Птичка, тебе не кажется, что этого достаточно? — спрашивает Руфус, перебив тем самым ход ее мыслей. Он подчеркнуто смотрит на кусок морского ежа, который она как раз начала вытаскивать из стоящего между ними глубокого блюда.

— По-моему, я не потолстела, любовь моя, — отвечает Амара, продолжая накладывать морепродукты себе на тарелку.

— Конечно нет! — восклицает Руфус, округлив глаза, словно сама эта мысль привела его в ужас. — Я просто подумаю, что сейчас ты в идеальной форме.

— Для меня это почти праздник, — добавляет она. — Дома мы и впрямь проявляем сдержанность, когда дело доходит до еды. А об этом месте у меня такие счастливые воспоминания.

— Значит, ты помнишь?

Руфус устремляет на нее кристально-чистый взгляд. Амара вспоминает, как он произвел на нее впечатление, как ее трогала его невинность, как он казался ей не таким, как другие мужчины. Теперь ей известно, каков он на самом деле, и это скорее огорчает ее, чем вызывает гнев. В конце концов, она тоже не его птичка.

— Помню, — отвечает она, глядя ему прямо в глаза и улыбаясь.

— Друзилла и Квинт сидели прямо вон там. — Он указывает на лучший столик в углу, где под фреской, изображающей Венеру, теперь сидит какой-то другой богатый молодой человек и его куртизанка. — Она довольно грубо рассталась с этим виноторговцем или кто он там. Ты знала, что он вольноотпущенный? Бывший хозяин усыновил его и сделал наследником, а он и рад разглагольствовать, будто это его отец.

— Я думаю, что он все-таки ее любит. — Амара знает, что это деликатная тема, тем более что Руфус дружит с Квинтом, а она — с Друзиллой.

— Сомневаюсь, — смеется Руфус. — Полагаю, она тебе все о нем рассказала. Какой он богатый. Как осыпает ее украшениями. Бедный Квинт.

Почему-то его насмешки оскорбляют Амару, хотя он смеется над Друзиллой, а не над ней.

— Я думаю, что она в самом деле его любит. Она говорит, что он очень добрый.

— Порой ты такая наивная. — Руфус снисходительно смотрит на нее. — Именно поэтому ты мне и понравилась. В тот первый вечер, когда ты пришла ко мне после театра, ты была так напугана.

— Я не была напугана, — уточняет Амара, которую раздражает его плохая память. — Я злилась.

— Знаю, я идиот, — отвечает Руфус с той покладистой самокритичностью, которая когда-то нравилась Амаре, а теперь она чувствует в ней фальшь. — Но даже я знаю, когда девочка напугана. Ты блефовала. И тот абсурдный ультиматум, который ты мне выдвинула! Насчет того, что сначала нужно покорить твое сердце. Ни одна женщина прежде не говорила мне ничего настолько возмутительного и в то же время настолько восхитительного.

Амара знает, что он не думает о требованиях, которые предъявляют женщины одного с ним социального статуса, не говоря уже о молодых девушках, на одной из которых он когда-нибудь женится. Ни одна шлюха прежде не говорила ему ничего настолько восхитительного. Руфус видит выражение ее лица и вздыхает:

— Не нужно дуться. Я сделал тебе комплимент! Можно подумать, что ты по-прежнему докторская дочка, когда ты напускаешь на себя такой капризный вид.

Амару поражает, что сейчас, когда у нее уже нет никаких чувств к Руфусу, он все равно может ее обидеть.

— Я всегда буду дочерью доктора, — тихо говорит она.

Руфус заливается краской; Амара знает, что он смущен.

— Извини, это было неуместно. Прости меня.

— Конечно, — отвечает она и, может быть, даже не кривит душой. Несмотря на все то, что Руфус причинил ей, несмотря на все ее подозрения насчет его планов, Амара все равно не может забыть, что, если бы не он, она бы по-прежнему работала в борделе. Подчиняясь внезапному порыву, она берет его за руку.

— Давай просто будем наслаждаться вечером. Может быть, я действительно немного нервничала в ту ночь.

— Я не хотел сказать, что это плохо, — произносит Руфус, в ответ пожимая ее руку. — Ты всегда была такой загадочной девочкой. Иногда мне кажется, будто я в самом деле встретил тебя в доме твоего отца. Я помню, как увидел тебя в первый раз…

Он не договаривает, явно представляя себе Амару, скромно сидящую в саду рядом с Плинием, который их познакомил.

— Клянусь тебе, между нами ничего не было, — произносит Амара, зная, о чем он думает.

— Даже если было, — говорит Руфус с натянутой улыбкой. — Раз он заплатил, кто я такой, чтобы жаловаться? Мой отец считает, что я до нелепости чувствителен в этом вопросе. Как будто я не знаю, откуда взял тебя.

От мысли о том, что Руфуса наставляет его отец Гортензий — с его грубыми цепкими руками и тяжелым взглядом, — Амаре вовсе не легче.

— Ничего не было, — повторяет она.

— Птичка, — говорит Руфус, напустив на себя понимающий вид, что выглядит совершенно неестественно, — я проходил мимо того дома однажды. Я знаю наверняка, где ты жила прежде.

— Ты проходил мимо него? Когда?

— Когда только начал встречаться с тобой. — Его пробирает дрожь. — Потом я пришел домой и твердо решил, что больше никогда не пошлю за тобой, но не мог выкинуть из головы твое забавное милое личико. Наверное, ты сейчас очень разочарована.

— Ты знал, что это за место, — тупо повторяет Амара, которая все еще не может понять, как Руфус, раз увидев бордель, столько месяцев тянул, пока она мучилась и страдала.

Руфус неверно понимает ее растерянность и суровеет.

— Я всегда знал, — говорит он. — Неужели ты думала, что мне не станет любопытно, когда ты всеми правдами и неправдами пыталась скрыть, где живешь? Но я сказал себе, что то место тебя не коснулось. Хоть теперь понимаю, что ожидал слишком многого.

Возможно, на его месте мужчина не мог более вежливым образом назвать женщину шлюхой. Официант подходит прежде, чем Амара успевает придумать, что ответить. Человек суетится, раскладывая еду, забирая тарелки, но Амара знает, что Руфус не сводит с нее взгляда, не обращая внимания на все эти мелочи. Он осуждает ее, и Амара злится. Она представляет, какое бы у него стало лицо, встань она сейчас и объяви о своей любви к Филосу, скажи она Руфусу, что его раб в сто раз лучший мужчина, чем он. Она никогда не сможет произнести этого вслух, но даже от мыслей об этих словах у нее поднимается настроение.

Официант уходит, и Амара улыбается Руфусу, который по-прежнему сверлит ее взглядом.

— Не думаю, что у тебя вызывает отвращение все, чему я там научилась, — тихо говорит она, затем под столом сбрасывает сандалии и поднимает босую ногу, чтобы погладить его по бедру.

Амара выдыхает, когда Руфус приоткрывает рот и суровость в его взгляде сменяется желанием. По крайней мере пока он хочет ее. Но Амара также понимает, что в случае Руфуса похоть значит очень мало по сравнению с любовью. Она не сомневается, что их связь затухает и что осень их отношений, стоит ей наступить, будет очень короткой.