брошюры Степняка «Заграничная агитация» тоже упоминалось об этом мошенничестве.

Кроме опровержения возмущенный поклепом Плеханов поместил в журнале «Социаль-демократ» целую статью под названием «Шпионские забавы». На что же рассчитывал Рачковский? По-видимому, все та же бесстыдная заповедь: «Клевещите, клевещите, всегда что-нибудь останется».

Спустя некоторое время — новый удар, статья «Анархисты, их методы и организация». Она была нафарширована сведениями из составленного русской полицией сочинения «Русский меморандум». А затем посыпались, как из рога изобилия, статьи в английских и французских журналах, полные инсинуаций по адресу Степняка. Чашу терпения друзей русской свободы переполнило «Открытое письмо доктору Спенсу Ватсону». Председателя «Общества друзей русской свободы» укоряли за дружбу с этим извергом Степняком. Подписано послание было именем П. Иванова, под которым мог скрываться любой сотрудник Рачковского. А вскоре в «Фигаро» появилась статья, где Степняка впервые без обиняков называли двойной фамилией — Степняк-Кравчинский и весьма произвольно описывали эпизод расправы с Мезенцевым.

Исполнительный комитет «Общества друзей русской свободы» твердо решил положить конец этой безудержной травле. На собрании у Спенса Ватсона было принято постановление издать сборник, показывающий в истинном свете деятельность русских эмигрантов,— «Нигилизм как он есть».

Споров не было. Собравшиеся оказались на редкость единодушными, предложенный план сборника не вызвал возражений. Англичане настаивали только на том, чтобы основные статьи были написаны Степняком. Ему и карты в руки.

Открываться сборник должен был статьей Спенса Ватсона. Его авторитетный голос даст отпор всем клеветническим измышлениям клевретов Рачковского. Затем последуют небольшая статья Степняка о том, почему возникла необходимость в такой книге, и две его публицистические статьи: «Чего нам нужно?» и «Заграничная агитация».

Как всегда, Степняк не без удовольствия отметил трезвую деловитость англичан. Пустой болтовни не было. Решив вопрос о содержании сборника и возможных сроках выхода его в свет, все быстро разошлись, но Ватсон попросил Степняка задержаться.

Когда вернулись в кабинет, он сказал:

— Раньше чем приступить к предисловию для сборника, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. Надо ведь ясно представлять причины, а по сути, историю всякого явления. А я не могу понять, как случилось, что после жесточайшего гнета, полного оцепенения общественной жизни при Николае Первом так быстро, так невероятно смело разбушевалось движение народников?

Степняк пристально посмотрел на него и ответил не сразу:

— О, вы действительно копаете глубоко. Но тут есть некоторая ошибка. Общественная жизнь в России никогда полностью не замирала. Я не говорю о молодых Герцене и Огареве — это голубые мечты юности. Это еще не деятельность. Но и эти веяния не прошли бесследно для ближних. При том же Николае в сороковых существовал кружок петрашевцев, разгромленный в сорок девятом...

— Петрашевский? — переспросил Ватсон.— Никогда не слышал этого имени.

— А имена Бенкендорфа, Дубельта вам знакомы?

— Конечно. Это сподвижники императора Николая. Видные деятели времен его царствования.

— И чем же ознаменовалась их деятельность?

Ватсон несколько смутился. Окинул растерянным взглядом полку с книгами, стоявшую в нише у окна, ответил неуверенно:

— Кажется, железные дороги?..

— Железные дороги строили инженеры. А чиновники только получали взятки за утверждение проектов трассы. Выигрывал тот, кто давал больше. А что до Бенкендорфа и Дубельта, то они останутся в памяти русской интеллигенции как душители всякого проблеска свободной мысли. Да что там...— и он вдруг рассмеялся, спросил: — А имена Чернышевского, Добролюбова вам что-нибудь говорят?

Ватсон посмотрел удивленно, почти обиженно, но все же сказал:

— Чернышевский? Это тот, из-за кого пострадал Герман Лопатин? Друг Маркса? Лопатин жил в Лондоне. Я слышал о нем от Энгельса.

Степняк горестно покачал головой, взъерошил свою буйную шевелюру и повторил:

— Пострадал Лопатин! Лопатин сильный, серьезный человек, но тот, из-за кого он пострадал,— гигант. Если бы в шестидесятых не было Чернышевского, Добролюбова, не было бы и народников. То есть не было бы сегодня, а может, лишь спустя многие десятилетия. Шестидесятники открыли нам глаза на вульгарную политическую экономию, они обнажили все убожество либеральных усы-пителей, призывавших к примирению с самодержавием. Чернышевский направил мысль целого поколения в сторону революции и социализма. Не сердитесь, дорогой сэр Роберт, что я учиняю вам допрос или экзамен, называйте как хотите. И хотя ваша малая осведомленность в русской общественной жизни печальна —- еще раз прошу, не обижайтесь,— но меня она воодушевляет. Чего же ждать от остальных, если даже такие люди, как вы, не знают о Чернышевском? И значит, нужна моя заграничная агитация! Иногда кажется, что повторяешь прописные истины, долбишь таблицу умножения. Тоска берет...— он поднял голову и упрямо сказал: — И все-таки я верю, что когда-нибудь имена Перовской, Желябова, Халтурина, Кропоткина целыми главами войдут в историю России, а все бенкендорфы и дубельты поместятся разве что в подстрочных примечаниях и...

Захваченный его волнением, Ватсон все-таки решил прервать монолог:

- Поверьте, я бесконечно ценю подвиг русских революционеров, их жертвенность, их преданность своему народу, своим убеждениям. Но признайтесь чистосердечно, сам-то этот народ угнетенный, порабощенный, темный, ценит ли он эти жертвы? Участвует в вашей борьбе? Это всегда оставалось для меня загадкой.

Степняк задумался. Он сидел, несколько расставив ноги, положив руки на колени, низко опустив голову, весь подавшись вперед, как бы готовый вскочить. Ватсон заметил, что щеки его горят, и подошел к окну.

— Здесь душно,— сказал он и распахнул окно.— Вы, наверно, не можете привыкнуть к нашей манере топить камины зимой и летом. Сырость ужасная...

Не слушая его, Степняк встал и заходил по комнате.

— У вас удивительная способность, сэр Роберт, смотреть в корень. Народ... Великий наш поэт Пушкин закончил свою драму словами: «Народ безмолвствует». Но вот что мне рассказывал один русский статистик, побывавший недавно в Лондоне. Человек беспристрастный, далекий от политики, чистейший коллекционер фактов. Он утверждал, что за десятилетие с семидесятого по восьмидесятый год только в одном Петербурге было шестьдесят пять стачек. В них участвовало около пятидесяти тысяч рабочих. Можно ли это считать заслугой русских революционеров? В первую очередь, конечно, заслугой бесправного деспотического режима. Но кто же открыл этим темным, невежественным, как вы говорите, глаза? Кто сказал им: вместе вы сила? Тут не обошлось без нас. Мы не только ходили в народ по деревням. Рабочие кружки, сборища по квартирам. Пропаганда велась на фабриках и заводах. Это там выросли Виктор Обнорский, Петр Алексеев...

— И этих имен я не слышал,— грустно заметил Ватсон.

— Откуда же! Стенографические отчеты о политических процессах не распространялись ни в России, ни в Англии. А жаль. Вы могли бы узнать тогда, что сказал