– Надо было брать уроки экстремального вождения! – воскликнула Софья.

– Напомни сказать Ромычу, чтобы не давал тебе свою машину, – сказала я, втягивая голову в плечи.

Автомобиль несся меж деревьев не разбирая дороги. Казалось, что он летит вперед, подчиняясь ветру, а сестра лишь держится руками за руль, но вдруг она крутанула его, и машина, вильнув меж соснами, вдруг выскочила к берегу.

Одна, две, три – я отсчитывала секунды, пока мы приближались к вышке. Удивительно, что мы не снесли ее и не улетели в озеро. Софья ударила по тормозам как раз в тот момент, когда это вот-вот должно было случиться.

– Мика! – закричала я, выпрыгивая из машины. – Мика-а-а!

С земли не было видно фигур на вышке, но у меня все еще был шанс его спасти.

– Мика! – прокричала я и бросилась к калитке.

Открыла ее и стала забираться по ржавым ступеням.

«Тик-так, тик-так», – разум отсчитывал секунды.

Вот кто забирался в моем сне на вышку – это была я! Мои руки напряженно дрожали, подошвы домашних тапочек опасно скользили по металлу. «Еще чуть-чуть, еще немного, только держаться, только терпеть. Не смотреть вниз».

Внизу посигналила машина. Софья пыталась привлечь внимание парней. Молодец!

– Мика! – крикнула я, срывая голос.

Он должен знать правду. Любую. Всю. Должен знать ответы на свои вопросы и даже больше. Жить без него – это катастрофа, но жить, зная, что его нет на свете, – настоящая беда.

Пусть он меня ненавидит. Пусть никогда больше не посмотрит в мою сторону, но я хочу, чтобы он жил, чтобы улыбался, был счастлив – с кем-то другим, не со мной. Зная, что ему хорошо, я тоже буду счастливой.

Жизнь в мире, где нет Мики, – это жизнь наполовину. С половиной души, половиной сердца, половиной тела. Жизнь получеловека.

Поверьте, в мире гораздо больше душевных инвалидов, чем людей с ограниченными возможностями. Признавать ошибки, делать выводы, прощать, пытаться искупить вину – вот что делает нас людьми. Научиться этому – великий дар. Именно признание вины и есть преодоление, именно это и есть свобода.

Я поднималась все выше и выше, думая только о том, что Оливия бы простила меня.

Я не заслуживала этого, но в мире, полном зла, ненависти, отчаяния и сомнений, только она умела верить, мечтать и надеяться. Только она обладала чудесным даром прощения. Потому что злиться всегда легче, прощать – труднее в миллион раз.

Тот, кто попросил прощения, – остается собой. А тот, кто простил… У того большое сердце.

– Мика! – Я забралась на последнюю ступеньку, и парень буквально за шиворот втянул меня наверх.

Он обнял меня и крепко прижал к себе.

– Анна, что ты здесь делаешь? – Парень смотрел на меня во все глаза, затем снова прижимал к груди. – Что ты… Как же так… Ты… Как так?!

Я таяла в его запахе, мне хотелось остаться в нем навечно, но я должна была отпустить его навсегда. Оторвавшись, посмотрела на Кая. Он стоял, прислонившись к низким перилам. С его недокуренной сигареты падал пепел.

– Мне нужно так много тебе рассказать, – выпалила я, поворачиваясь к Мике. Положила ладони на его лицо и заставила посмотреть в глаза. – Я знаю, зачем ты сюда пришел. Знаю, что хочешь услышать, но я скажу тебе правду. Только правду. Присядь.

Мы сели на деревянный настил, и я рассказала ему все.

Как отчаянно нуждалась во внимании и искала его совсем не там, где было нужно. Как завидовала Оливии и как предала ее доверие. Как воспользовалась тем, что хорошо знала ее, и как сыграла на ее наивности и доверчивости. Я рассказала о том, как заковала себя в инвалидное кресло, боясь людского осуждения, и наивно полагала, что это станет для меня хорошим наказанием.

Я рыдала, рассказывая о находке в лесу, но Мика больше не стирал слез с моего лица. Он сидел неподвижно. Я просила прощения, но чувствовала, что навсегда теряю его.

Сначала на лице парня отражалась целая буря, а потом свет Мики погас. Он разочаровался во мне. Бледный как мел отодвинулся и отвел взгляд. Ему требовалось время, чтобы осознать.

Время, время, время. Такая могущественная материя. Правильно говорят, она не принадлежит нам, лишь мы ей. И только времени подвластно врачевать раны и менять ход тысяч историй.

– Я не хочу, чтобы ты понял, такое нельзя понять. Но ты должен знать, что я осознаю в полной мере свою вину и раскаиваюсь. Мне не искупить ее до конца моих дней.

Мика ничего не сказал. Наверное, просто не мог.

Посмотрел на сидящего на полу Кая, курившего сигарету за сигаретой, затем снова на меня, пошатнулся и направился к лестнице.

– А еще я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя, Мика! Ты меня исцелил, сделал совсем другой! Мне так стыдно и так жаль…

– Мне плевать, что тебе жаль! – с отвращением бросил он.

И, спускаясь, в последний раз посмотрел на меня. Его глаза были неподвижны, уголки рта опустились вниз, а на лице читалась раздирающая его изнутри боль.

Мика уходил, а я чувствовала облегчение.

Его слова жгли мою кожу, но грудь до краев наполнялась любовью к нему. Я боялась только одного: что сломала его навсегда. Что он никогда не оправится и не сможет оставить эту боль в прошлом. Что никогда больше не будет улыбаться, как раньше – так, как только он мог.

Но нельзя было поступить иначе. Творить мир заново на осколках прошлой жизни всегда честнее, чем жить в мыльном пузыре лжи.

Любой выбор – это выбор «за» и «против».

Я открылась ему и потеряла его навсегда.

Таков мой выбор.

Эпилог

«Если бы я узнал, что завтра конец света, все равно посадил бы яблоню».

Мартин Лютер

Мика Ярвинен пошел на выпускной в красивом темно-синем костюме. Я видела это из своего окна. Он больше не смотрел в мою сторону, но я не могла не смотреть на него.

Мика выглядел потрясающе, и я уверена, что каждая девушка хотела танцевать с ним в тот вечер. Надеюсь, кому-то из них повезло это сделать. Может, какой-то счастливице достался и его поцелуй. Уверена, она была на седьмом небе от счастья, потому что поцелуи Мики Ярвинена были самыми лучшими на свете.

А потом он сдал экзамены и уехал из Сампо – наверное, чтобы не вспоминать меня. Правильное решение. Этот город усиливал любые эмоции: счастье становилось ослепительно-ярким, а горе оглушительно глубоким, любые способности превращались в таланты, а дар – в проклятие.

Когда мы ходили на могилу к Оливии, Отсо рассказал мне, что Мика поступил в художественный вуз Северной столицы, и ему дали место в общежитии. Несмотря на то что его сын отказывался со мной разговаривать после признания на вышке, сам Отсо поступил иначе: он внимательно меня выслушал, а затем обнял.