Занятия по рукопашному бою тоже были совсем не такими, как в Чирчике. Здесь Бориса обучали убивать и защищаться, используя любое подручное средство — стул, блюдце, камень, книгу, пепельницу…

Странного вида врач — Василь-Василич, похожий скорее на китайца, учил Глинского, как делать лекарство «из золы и песка» и как лечить, если нет ничего, кроме рук…

Кстати, инструкторы в центре все были сплошь «Николай Николаичи», а форму и погоны (почему-то вэвэшную) носили лишь прапорщики из службы охраны, не имевшие доступа во внутренний периметр полигона. Но и внутри внутреннего периметра находились непроницаемо отделённые друг от друга учебные «дачи» (с баней, кстати). То есть никого из «однокурсников» Борис не видел, хотя и догадывался, что они были. Занятия шли практически всегда, даже ночью.

Ему сделали все, какие только возможно, прививки, но на этом медицина не закончилась — его каждый день пичкали какими-то витаминами и делали какие-то уколы.

«Экспериментальные разработки», — как туманно пояснил Василь-Василич. Несмотря на постоянный недосып, Глинский чувствовал себя лучше, чем в Афгане. Он похудел на несколько килограммов, потому что Василич, бывший ко всему прочему ещё и диетологом, учил его, как правильно есть, чтобы наедаться малым количеством еды. И вообще, Борис был крайне удивлен, когда узнал, как много всего съедобного растёт и ползает вокруг.

Ещё его учили, как провоцировать конфликт и как, наоборот, его погасить — с людьми разных языковых культур, с теми, в языке которых известно всего несколько слов. Ему показывали, как смешить, как грамотно изображать дурака, как быстро заплакать… Проще говоря, его учили манипулировать людьми, причём Борис должен был освоить навыки скрытого, абсолютно незаметного манипулирования. Когда Борис переспросил, называется ли это эн-эл-пи,[80]инструктор-психолог (Сергей Сергеич) сразу посерьёзнел и напомнил, что посторонних вопросов тут не задают.

— Ты пойми, — объяснял он ученику, — каждый человек — это как баян, на нём можно любую мелодию какую надо сыграть. Только надо знать, на какую кнопочку нажимать. Ну давай ещё раз: если в одной камере сидят афганцы — пуштун, таджик и узбек, а тебе надо настроить их в свою пользу, на кого ты будешь в первую очередь ориентироваться?

— На пуштуна.

— Правильно, а теперь объясни, почему именно на него.

— Потому что узбек и таджик исподволь ощущают себя «младшими» по отношению к пуштуну. По крайней мере при соотношении два к одному — если эти двое разных национальностей. Но если против одного пуштуна — трое и более таджиков-узбеков, то работать надо с теми, кто — в большинстве.

Инструкторы придумывали самые разные ситуации, которые потом подробно разбирались и анализировались. Бориса на пару недель даже в учебный «зиндан» сажали. В него настоящих зэков привозили — крайне неприятные отморозки и, как на подбор, все восточных «мастей». И в мгновенно вспыхивавших там драках били тоже от души. И хотя зэков «командировали» из разных зон, они всё равно сразу группировались не по зонам, национальностям или статьям, а по числу ходок и срокам отсидки. Успокаивались, только когда играли в «очко» — коробок подбрасывали и смотрели, как он упадёт. Во многих смыслах к счастью, Борис только раз проиграл. Тут, правда, его выручило стечение обстоятельств: всех по очереди вызывали на допрос (спрашивали о подготовке побега), тогда и получил он сигарету, которой расплатился с победителем — пожилым уже степенным таджиком по фамилии Сафаров. Его, непререкаемого уголовного авторитета, с почтением называли «бобо Сангак» и даже учтиво кланялись при представлении своей скромной особы.

А ещё в Бориса буквально вливали общеупотребительные фразы на «соседних» языках: балучи, урду, вазиристанском диалекте пушту. Но упор делался всё же на дари — по четыре «аудиторных» часа в сутки плюс «самоподготовка» во время принятия пищи — непременно с разговорчивым, не до конца обрусевшим афганцем — Михал Михалычем. Два часа в неделю Борис «отдыхал» на английском. А под самый конец пребывания на «дачах» «щё три — размовлял на украинской мове». Для чего, Борис долго не мог «вразумыть»… Иногда Глинскому казалось, что он даже по-русски говорит уже с каким-то акцентом…

А ещё он заучивал имена главарей банд, их родственников, их врагов и друзей, их приметы и черты характера, их амбиции и возможности. Ну а всех пропавших без вести он выучил как членов своей семьи. В него впихивали огромное количество оперативной информации, поскольку не знали, что именно может пригодиться.

На страхи и тревоги, честно говоря, просто не было времени. К тому же Борис практически никогда не оставался один. А ночами (с 23.00 до 6.00) он спал как убитый, то ли от усталости, то ли от этих «витаминных» уколов…

Виктор Прохорович, вопреки обещанию, первый раз посетил центр лишь через месяц, когда Глинскому казалось, что он там чуть ли не всю жизнь уже прожил.

Генерал пообщался с инструкторами и начальниками, потом долго с глазу на глаз разговаривал с Мастером. Лишь затем они вместе пришли на Борисову «дачу». Глинскому показалось, что Виктор Прохорович в хорошем настроении. Иванников был в джинсах и джинсовой рубашке. Чем-то он был похож на западного туриста-пенсионера — загорелый, ухоженный. Правда, всё-таки выдавали его глаза: не было в них западной пенсионной расслабленности. Глаза оставались внимательными и холодными, даже когда генерал улыбался.

— Боря, привет! Ну как ты тут? Обжился?

— Спасибо, товарищ генерал. Всё в порядке.

— Ты молодцом, молодцом! Я тут переговорил — тебя все хвалят, говорят — стараешься!

Глинский пожал плечами, не зная толком, как реагировать на похвалу. Любой бы на его месте старался бы изо всех сил. Кому ж всё равно — вернётся он или нет?

Иванников чуть понизил голос:

— Знаешь, Борюша, я «сантименты» не люблю, но… Хочешь, можешь сам назвать эту операцию…

— Что? — не понял Глинский.

— Кодовое наименование мероприятия… Можешь выбрать сам, только в два слога желательно… Надо же в документах как-то по-людски увековечить. Может, о тебе книжку когда-нибудь напишут или фильм снимут. Лет через пятьдесят.

Глинский фыркнул.

— А ты не смейся, не смейся. Скоро эта операция будет зависеть от тебя больше, чем от кого бы то ни было. Даже от меня. Ты подумай, что для тебя… ну важно? Имя там… или что ещё.

Думал Борис недолго. Пожав плечами, он предложил:

— Товарищ генерал, пусть будет «Виола».

— Не понял?

— «Виола». Сыр такой финский.

Профи через выдержанную паузу расхохотался и лукаво посмотрел сначала на Мастера, потом на Глинского:

— Сыр, говоришь? Это — который в мышеловке? Не знал, что ты его любишь. Пришлю тебе пару упаковок… Сыр, значит… Слушай, а ты не напомнишь мне, как ту чёрненькую девушку звали, ну, певицу, которой ты подыграть вышел? Имя из головы вылетело… Как же её?.. Необычное такое имя…