Иванников сам прекрасно понимал, сколько тонких мест в разработанной операции. А где тонко, там, как известно… Да что толку вздыхать, если лучше всё равно предложить нечего… Лучше было бы вообще всю эту авантюру не затевать, но об этом сколько уже можно…

Виктор Прохорович положил руку Борису на плечо и заглянул в глаза:

— Всё будет нормально. Да, нажми на «автосервис» — механики всегда в цене. Пригодится.

— Я, товарищ генерал, с седьмого класса в гараже рос. У меня даже в институте кличка Инженер была.

— Это хорошо, но ты ещё поднажми… Лишним не будет…

Они помолчали, а потом Борис спросил:

— Товарищ генерал… А если всё же… в крайнем случае придётся пострелять?..

Генерал вздохнул и долго смотрел на капитана и думал, что этот симпатичный и неглупый парень ведь, по большому счету, подвернулся случайно. И вжиться в будущую роль до конца не успеет. Он вообще не очень понимает, что его ждёт и какие у него шансы. Вслух же Иванников сказал:

— Стрельба исключена. Если начнется пальба, никакую инспекцию в Зангали не пустят. Хотя с другой стороны… Шумнуть на глазах инспекции… Вас же будут спешно перепрятывать… Боря, ты же всё равно не боевик, так что лучше, чтобы себя объявить, — лучше читайте хором и с надрывом эту самую суру. В голос голосите, будто до Аллаха докричаться хотите…

Они проговорили так до позднего вечера, а потом генерал уехал, и Глинский под наблюдением всё того же Мастера снова с головой ушёл в подготовку. Иванников заехал ещё один раз. Тогда и привёз Борису две упаковки финского сыра «Виола» и… новую «личность» капитана Глинского, правда, пока самих документов Борис не получил. Ему предстояло стать Николаем Семёновичем Дорошенко, водителем работавшей в Афганистане геологической экспедиции. Настоящий Дорошенко, действительно водитель геологов, полтора месяца назад подорвался на мине. Геологов убедили, что останки, найденные в машине, принадлежат не Дорошенко, а солдатику, которого он подвозил. При солдатике, дескать, и документы были, и всё такое… Шурави гибли почти ежедневно, а машины подрывались каждую неделю, поэтому такого подходящего «несчастного пассажира» найти было нетрудно. А геологам сказали, что Дорошенко пропал, что его ищут, что есть «зацепки», поэтому шум поднимать не надо, надо молчать. Цинично? Но в разведке и не такое бывает…

В этот свой последний приезд генерал был уже не таким весельчаком, как в первый раз, но всё равно старался излучать оптимизм. Мастер на этой последней встрече Глинского с генералом не присутствовал:

— Ну «що, Мыкола Сэмэныч»… Надо бы тебе напоследок на родину-по-легенде съездить. Чтоб ты хотя бы по улицам этого «Запорижжя» прошвырнулся. Чтоб «свой» дом запомнил, школу, остановки автобусов… Хотя туда, ежели по уму, не прошвырнуться, туда надо бы — на полгодика, да пожить, да поработать, да пива с мужиками попить… Я этим мудакам говорил, да толку-то… Ну хоть словечек местных там поднаберись — украиньску-то мову начал разуметь? Но ты смотри там, не заигрывайся с мовой. Этот Дорошенко её знал, может, и хуже тебя. Дома он говорил по-русски — мы проверили. Если спросят по-украински, ответь, но не балуйся. Понял?

Глинский хмыкнул, «уразумив», кого генерал при нём, сопливом капитане, называет мудаками. Значит, не просто доверяет…

— А знаешь, Боря, — спросил вдруг Иванников, меняя тему, — что стало окончательным доводом, чтобы я на тебе остановился?

— Что, Виктор Прохорович?

— А из-за твоего русского языка. Ты говоришь красиво. Грамотно, культурно. Завлекающе так. Тебя слушать хочется. Даже когда ты просто говоришь. А это талант. И он должен тебе помочь в первую очередь. Ты догадываешься, какие у тебя там будут собеседники?

Борис кивнул и широко улыбнулся:

— Чего ты лыбишься?

Глинский снова улыбнулся:

— Да я не над вашими словами, товарищ генерал. Просто мы тут с вами сидим — ну совсем как Гагарин с Королёвым перед стартом в фильме «Укрощение огня». Похоже очень.

Генерал приподнял удивленно брови, но потом не выдержал и рассмеялся сам:

— Да, действительно, есть что-то такое. С той лишь разницей, что, когда ты вернёшься, о тебе, как о Гагарине, газеты писать не будут. Про себя — просто молчу.

Опытный психолог, генерал на фразе «когда ты вернёшься» не сделал даже запинки, подразумевавшей «если вернёшься». Борис заметил это и поёжился. Ему захотелось сплюнуть через плечо, но он постеснялся генерала.

— А ты, Боря, ишь, палец в рот не клади. Умеешь подъебнуть эдак тонко. Старому генералу и ответить нечем. Ладно, если серьёзно, то для нас с тобой лично на кону не меньше стоит, чем у Гагарина с Королёвым. Так что… Дай Бог, чтоб у нас — как у них…

Поняв, что Профи немного расчувствовался, Борис воспользовался моментом:

— Виктор Прохорович, а можно мне после «легендарной» родины ещё в Тарусу завернуть? Хоть на пару часов. Я хочу на дочку глянуть. Да и с мамой её мы в последний раз как-то не по-человечески… Хочу ещё раз попробовать.

Генерал усмехнулся:

— На пару часов — как тогда?

— Това-арищ генерал!

— Да ладно, ладно. До Чкаловки тебя добросят, там машину с шофером дадут. Не обижайся, он за тобой приглядит. Да и тебе за руль не нужно, мало ли — какие ДТП в последний момент. Попрощаешься — и сразу назад! В Москву даже не вздумай! Ни ногой! Обойдемся без прощания с Мавзолеем. Сразу назад! Ясно?

— От пальцев ног до ушей головы, — благодарно поклонился Глинский.

— Тогда — хуб!

И генерал обнял Бориса, ероша ему волосы на затылке…

На этот раз Людмила встретила его намного спокойней — отошла, что ли… Говорят, у баб такое бывает сразу после родов. Страшно злятся на отцов своих детей, которые им такие муки подарили. А тут ещё и бросил…

Людмила покормила и его, и «водителя», дала Борису на руки дочь, потом показала свидетельство о рождении. Глинский опешил, прочитав, как она записала дочь — Борислава Борисовна Глинская, в его честь. Чего-то другого, скажем, того, что именно с ним она пережила свой единственный в своей недолгой пока жизни «социальный взлёт», она сказать не решилась. Или не умела…

Он должен был объяснить ей по легенде, что в Афганистан больше не вернётся, потому что его теперь срочно командируют в Южный Йемен от ташкентского авиазавода. Туда, кстати, по линии каких-то секретных вооруженцев-авиаторов уже отправили переводчика с документами на имя Бориса Владленовича Глинского. И даже не без изящества в заводской газетке пропечатали что-то про «переводчика по имени Борис». Сам же Глинский позвонил матери и сказал ей, что его прямо из Ташкента на пару-тройку месяцев перебрасывают в Аден. Отцу он с такой явной для него, генерала, глупостью звонить постеснялся…

Людмиле он тоже не смог соврать. Просто ничего не сказал. А она и не спрашивала. Покормив дочку, она прижала к своей пахнущей молоком груди голову Бориса… Радио, явно не ко времени передававшее «Остался у меня на память от тебя / Портрет твой, портрет работы Пабло Пикассо», он выключил вместе со светом, напоследок бросив взгляд на ещё чирчикскую бутылку «Кристалла», спрятанную в шкафу за стопкой пелёнок.