– Я не знаю, наверное, смог бы, – неуверенно проговорил Севка. – Но там всем заправляет Левка. А он сделает все, чтобы этого не случилось.

– Расскажи, что у вас с ним произошло?

– А ничего. Характерами не сошлись.

Увидев, что Севка не хочет говорить о Левке, Маша стала рассказывать о себе. Ее отец был военным вертолетчиком, и его прошлым летом отправили в Афганистан. А она с матерью на время его командировки приехала на Барабу к бабушке. Еще Маша добавила, что осенью командировка у отца заканчивается и, возможно, они уедут жить в Москву.

– Я жду не дождусь, когда эта война закончится, – сказала она. – Мы с мамой вечерами только последние известия оттуда смотрим. Послушаем, а потом телевизор выключаем. Раньше папа в Авиаэкспорте работал, учил арабов летать. Мы три года в Адене жили. Вот где настоящая жара! Кондиционеры нас спасали. Там тоже неспокойно было.

– А я бы поехал на войну, – сказал Севка. – Себя попробовать. Там – не то, что здесь. Я раньше фильмы про войну смотрел и жалел, что на мою долю ни одной не достанется.

– Боже, какой же ты еще глупенький! – воскликнула Маша, потормошив его за волосы. – Тебе что, хочется повторить судьбу Кузи? Ведь там убить могут.

– Меня? Между прочим, я, как и Кузя, танкистом хочу стать. Вот ты спросила, почему я всех как бы сторонюсь. А меня? Да если хочешь знать, я окончания школы жду, как ты конца этой афганской войны. Чтобы не зависеть ни от кого и ни от чего.

– А разве это возможно?

– Я пока этого не знаю, – подумав, ответил Севка. – Но каждый день просыпаюсь с одной мыслью, чтобы этот день побыстрее закончился.

– Да, интересно было бы узнать, кем мы станем и что с нами будет, – задумчиво произнесла Маша. – Ну, хотя бы лет этак через пять. Говорят, судьба у каждого народу написана. Многим нашим кажется, что все настоящее начнется после выпускных экзаменов. А умные думают сейчас.

– Некоторые, когда чистят налима, вычищают и максу, и она-то самая вкуснятина.

– А что такое макса?

– Да это печень. Из нее такая уха получается, что за уши оттягивать надо.

Глядя в небо, Севка начал рассказывать, чем омуль отличается от хариуса или какая леска нужна, чтобы не сорвался ленок. И неожиданно почувствовал, что говорит самому себе. Он приподнял голову и посмотрел на Машу. Маша лежала на спине, закрыв глаза. В ушах торчали черные затычки наушников, а между пальцев у нее была потухшая сигарета. Маша слушала музыку. Он приподнял голову повыше и на полиэтиленовом пакете увидел пачку сигарет «Стюардесса». Севка и раньше знал, что некоторые девчонки у них в классе покуривают. Но чтоб этим занималась Гладковская! А, собственно, что он знает о ней? Что, курение такой страшный грех? Ведь сам же говорил Трухину, что нельзя отказывать другим в том, чего не можешь сам. И все равно ему было неприятно видеть сигарету в Машиной руке. Он пытался оправдать ее и не мог пересилить себя. Севке стало обидно. Конечно, он не Джо Дассен. Более того, он дальше Черемхова нигде не был. Нашел чем удивить: озером и рыбой. Нужны-то были ей все его ленки и таймени. Еще хорошо, что не рассказал ей про морковь и рыбий жир.

– Сев, а почему ты так хорошо рассказываешь о рыбе, а сам даже не попробовал? – неожиданно подала голос Маша.

– Да я ее столько съел, что она у меня вот где, – Севка поднес ладонь к горлу и, подумав, что, возможно, она читает мысли на расстоянии, решил поменять тему разговора: – Че это я тебя все рыбой да рыбой. Давай купаться. А то, кажется, гроза будет.

Было тихо, жарко и душно. Со стороны Саян, наливаясь синевой, на остров, закрывая собой полнеба, наползал огромный с лохматой посеченной седой макушкой темный парус. Казалось, он своим толстым отвисшим животом на небесном велосипеде катит впереди себя солнечную жаровню, чтобы сделать шашлык из всего, что летало, прыгало, лежало на острове и вокруг него. Спастись от ее дыхания можно было только в воде.

Севка встал, разбежался и, оттолкнувшись от берега, сделал сальто и с брызгами ушел в воду. И уже в воде услышал рядом с собой глухой всплеск, точно такое же сальто вслед за ним сделала Маша. Одним резким и быстрым движением водная прохлада, как наждаком, остро и колюче хватанула кожу, взорвавшись, пеной ударила в нос, холодком отдалась в затылок, но тут же, сменив гнев на милость, как соскучившаяся корова, принялась мягко и нежно облизывать, как телка, со всех боков. Вынырнув, Маша заявила, что подобного наслаждения она не испытывала даже купаясь в Красном море. Севке было приятно слышать такое признание, оно подтверждало, что не все в его жизни плохо. И даже несмотря на то, что курит, Маша – классная девчонка. Наверное, не стоит всех выстраивать под себя, надо глядеть на все просто и принимать таким, какое оно есть.

Когда они, накупавшись, решили ехать домой, Севка, оглядев велосипед, присвистнул:

– Ой, да у меня заднее колесо спустило!

– Не у тебя, а у велосипеда, – поправила его Маша. – Тоже мне танкист. Папа всегда говорил: за техникой надо следить.

Поскольку быстрого возвращения домой он уже не мог гарантировать, Севка решил провести Машу другим путем – вдоль песчаного, намытого драгой отвала, который, словно китайская стена, по берегу Ангары тянулся вдоль острова. Когда они подошли к самому высокому, похожему на огромный террикон, песчаному холму, он предложил Маше забраться наверх.

– Оттуда такой вид открывается! Город хорошо видно, наш поселок. Посмотри, чем тебе не Аравия?

Маша окинула песчаные склоны, затем перевела свой взгляд на Севку, и он решил, что глаза у нее, скорее всего, серые с голубой крапинкой и меняют свой цвет, как у сиамской кошки. Оставив велосипед у подножия, они полезли вверх. Уже через несколько шагов Севка взял Машу на буксир: ноги вязли в раскаленном песке, сверху посыпались нагретые солнцем камни. Они шли немного наискосок, потому что так было легче подниматься. Когда забрались на самую макушку, Гладковская сделала вид, что силы покинули ее окончательно, но, увидев прямо под собой далеко внизу черную, крутящую воронками и дышащую прохладой Ангару, схватила Севку за руку.

– Держись крепче, – поощрительно сказал он. – Тоже мне, дочь летчика. Твой папаня, поди, каждый день на такой высоте, а может быть, и повыше?

– Не знаю, может быть, и повыше, – прошептала Маша. – Но мне достаточно и такой. Какая мощь! Посмотри, а здесь как бы два потока. Один синий, другой желтый.

– В одном – ангарская вода, в другом – иркутная. Синька жмет муть к берегу. У них и температуры разные. Вот у нас с тобой одинаковая, а там разная. Но уже через несколько километров все сравнивается. Ты лучше оглянись, вон наша школа.

Почти у самого горизонта на фоне тихо и неотвратимо надвигающейся грозы, точно мамонт, сторожил округу элеватор. Чуть ниже, как телята, сбились в кучу пятиэтажки. Чуть особняком, за тополями, виднелась коричневая крыша школы. Севка глянул в сторону своей улицы. Нет, отсюда, с высоты птичьего полета, Куликово болото выглядело вполне прилично. Там и сям, точно на показ, выставились маленькие игрушечные домики. К ним тонкой строчкой заборов были пришиты карманы огородов. В одном из них он даже разглядел блестящий аквариум тарабыкинских теплиц. За огородами темными прорехами проглядывали крохотные озерки. Отсюда даже ободранный, забросанный мусором боярышник за болотом смотрелся вполне прилично, как ухоженный парк. Чем тебе не Амазония? Но Севка ни за что бы не согласился пригласить туда Машу. Вспомнив ее слова о судьбе, он подумал: возможно, придет время, и уже со своей высоты школьная жизнь будет смотреться по-иному. И Куликово болото, куда бы он ни уехал, будет восприниматься той точкой, вокруг которой будет крутиться вся вселенная.