– Фабрис, будь так добр, открой шлагбаум, пожалуйста…

Сервас услышал, как тот, кого назвали Фабрисом, ворчал и фыркал, открывая шлагбаум. Вся компания переглянулась. К игре Уильяма в местного командира люди относились вполне здраво и не особенно стремились из-за этого порвать друг друга… И все-таки их действия превращали долину в зону бесправия. «Прямое всегда готово скривиться», – говорил один из преподавателей в школе полиции, который учил их безупречно формулировать свои мысли в протоколах.

– И пожалуйста, уберите этот шлагбаум, Уильям, – бросила Ирен, садясь за руль. – Если я обнаружу его на обратном пути, я буду вынуждена надеть на вас наручники, а мне этого вовсе не хочется, – предупредила она, трогаясь с места.

В спину им послышался свист. Кто-то поддал ногой по кузову уже отъехавшей машины. Они уловили даже «грязная шлюха» и «коллаборационисты», причем поразительно, что первое крикнула женщина.

– А ну, прекратите! – крикнул Герран, и в ответ раздались протесты.

– Это я постарела, или мир с катушек съехал? – спросила Ирен, нажав на акселератор.

– Войдите, – сказала Габриэла Драгоман.

На ней был облегающий полутоп из черного нейлона с открытой спиной, который позволял любоваться плоским животом, тонкими руками и плечами с прекрасной рельефной мускулатурой, а тщательно подобранные леггинсы обрисовывали крепкие бедра и ягодицы.

Она стояла на каучуковом коврике на голове, опершись на него предплечьями и локтями и обхватив ладонями голову. Ноги были вертикально подняты вверх, носки вытянуты к потолку, и торс тоже строго вертикален.

Ирен озадаченно на нее посмотрела, потом перевела взгляд на Серваса. Тот пожал плечами. Сделав двадцать дыхательных упражнений, Габриэла встала с головы на ноги.

– Стойка Ширшасана, – пояснила она. – Очень хороша для энергетических каналов мозга, которые очищаются притоком крови. Это укрепляет жизненную силу…

Циглер недоверчиво покачала головой.

– Что вас ко мне привело? – поинтересовалась психиатр, стирая салфеткой пот с тела.

– Вы, – ответила Циглер. – Вы забыли нам сказать, что были одним из психиатров, объявивших Тимотэ Хозье невменяемым после убийства сестры.

– Обыкновенная забывчивость. Мелкий грешок, – признала Габриэла.

– Однако в глазах правосудия это выглядит по-другому… Почему вы этого не сказали, почему скрыли?

Блондинка в костюме для йоги пожала плечами.

– Это не имело никакого отношения к вашему делу… И мне вовсе не хочется ворошить старые воспоминания… Это история прошлая. Я в то время была молода, фанатична, чрезмерно увлекалась теориями. Мне казалось, что старики ничего не понимают, их взгляды устарели, их все обошли, и уже один тот факт, что ты молод, дает тебе право на многое… Вы, должно быть, говорили с Жаком, – добавила она.

Жаком звали Деверни.

– Бедняга Жак… Им так легко было манипулировать. Он убил бы и отца, и мать, чтобы заманить меня в постель. И в то же время его мучило чувство вины. Он был такой… принципиальный. Говорил, что никогда не встречал такой женщины, как я. Такой… чарующей. Именно это слово он всегда произносил. И такой колдовской, разнузданной, бесстыжей и аморальной, – добавила она, глядя на Серваса. – У бедняги Жака был гораздо больший запас слов, чем сантиметров или воображения. Так что вы хотите?

– Получить доступ к досье ваших пациентов, – ответила Циглер.

Черные брови Габриэлы Драгоман поползли вверх.

– Вы шутите?

Циглер достала из внутреннего кармана форменной рубашки санкцию на выемку и протянула психиатру.

– Вам следует знать, что медицинская тайна, за исключением соображений закона, не должна препятствовать расследованию. И сам факт отказа предоставить сведения наказуем.

Сервас увидел, как на лице Габриэлы появилась ледяная улыбка.

– В данном случае все решает врач, – отрезала она. – Врачи имеют право, а не обязанность, предоставить затребованные документы… Статьи пятьдесят шесть-один и пятьдесят шесть-три…

Она непринужденно, даже развязно взмахнула рукой.

– Впрочем, даже если я рассмотрю ваш запрос положительно, то существует настоятельная рекомендация предоставлять такие документы только в присутствии одного из стражей порядка.

– Я вижу, вы проштудировали вопрос, – прокомментировала Циглер.

– Именно так.

Габриэла вызывающе смотрела на нее серыми глазами, и Сервас подумал, что не только мужчины соревнуются, чья струя попадет дальше.

– Я также располагаю полномочиями вас арестовать, здесь и сейчас, – холодно бросила Ирен. – Интересно, какое впечатление это произведет на вашу клиентуру, когда об аресте станет известно? Вы не хуже меня знаете, что в наше время сведения, просочившиеся в прессу, – самая ходовая монета. «Мадам психиатр взята под стражу в ходе расследования убийств в Эгвиве». Даже если ваше имя и не будет названо, о ком подумают люди, прочитав заголовок?

Она обратила к психиатру жестокую улыбку.

– Вы детский психиатр, – сказала она. – Представляете, какое впечатление произведет это на родителей ваших подопечных?

Габриэла попыталась бравировать напоследок:

– Кто знает? Может быть, это принесет мне новую клиентуру… поинтереснее…

– Смотрите сами, Габриэла, – пожала плечами Ирен.

Сервас прочел в глазах психиатра больше, чем гнев – глубокую и безрассудную нутряную ненависть ко всему, что представляют они с Ирен, и всепоглощающее презрение. Он сразу подумал о словах Деверни. А потом все исчезло так же внезапно, как возникло, и губы Габриэлы Драгоман растянулись в улыбке.

– Пойдемте.

Она направилась в глубину зала, прошла мимо картин и толкнула дверь в маленькую комнату без окон, с серыми бетонными стенами, где неоновые светильники освещали металлические стеллажи с десятками этикетированных картонок.

– Вот, пожалуйста, – сказала она.

Циглер пробежала глазами по картонным корешкам.

– Где начало?

Габриэла уже доставала часть папок сверху. Теперь она послала Циглер почти дружескую улыбку.

– Вот, смотрите… У меня нет мыслей на этот счет. Все зависит от того, что именно вы ищете.

– Вы прекрасно знаете, – раздраженно отрезала Циглер. – Мы ищем одного из больных вашего ведомства. Того ненормального, который вспарывает своим жертвам животы и кастрирует их… Такие не должны ходить по улицам.

Сервас заметил, что доктор Драгоман вдруг стала серьезной. Зрачки ее сузились. Она подошла к одной из картонок, сняла ее со стеллажа и открыла, протянув Ирен несколько тонких картонных папок.