— Иван Дмитриевич, рад тебя видеть, — сказал моряк Асташеву.

— Никак ты переправу затеял, на зиму глядя?

— Дело требует!

— Зря! Гляди, как баргузин играет — пока вам не выйти! — Он указал на озеро, на котором студеный северо-восточный ветер гонял волны. — Ну, правда барометр падает — глядишь, к завтрему верховик, может, уляжется. Однако сам знаешь, осенние погоды неустойчивые — время штормовое. За сутки, пока плывешь, ветер переменится, а горная [37] ударяет без повестки! У Сибирякова, вон, судно утопло — весь свой чай подмочил. Смотри, на западе облака — это значит, непременно култук грянет. Хоть он и в бейдевинд вашему судну, но разыграться может и не на шутку — ты это знаешь! А то еще, не дай бог, отгонит к северу — сколько еще вертаться будете!

— Ничего, Николай Вуколович, не впервой!

— Ну смотри! К тому же судно-то ведь не новое, ему уже лет пять, если не больше, а век у дощаников не долог!

— Что же, придется рискнуть! И жизнь одна, и фортуна тоже одна. Ставим баш на баш. Товар надо доставить в срок, а ждать, пока санный путь станет — месяца полтора… Хотел тебя спросить — не поможешь ли людьми? У меня есть поморы, с низовий Оби, и я думаю — они справятся, если только будет над ними опытный моряк.

— Дам тебе своего боцмана, больше не могу: сейчас надо казенные суда ставить на зиму до мая — на работы люди нужны. Если б поранее приехал!

— Что ж! Ну и на том спасибо! — поблагодарил Асташев.

— Приходи на обед, Иван Дмитриевич! Жена ждать будет!

Головнин попрощался, сел на лошадь и уехал.

Погрузка продолжилась и на следующий день. Ветер действительно стал падать, и в волнах Байкала все больше стало проглядывать сини. Перегрузив, наконец, товар, Асташев рассчитал ямщиков и отправил их в Иркутск за обратным грузом, чтобы им не ходить в Томск порожняком. Всех лошадей продали, чтобы закупить новых за Байкалом.

На следующее утро, как и предсказывал Николай Головнин, противный ветер стих. Едва рассвело, завиднелся Байкал, стелющийся ртутной гладью. Когда солнце взошло, море приняло изумительно синий цвет, свойственный только глубоким водам. Небольшой бриз задувал с юго-запада, словно обещая недолгое плавание. Горы на противоположном берегу были хорошо видны — до них и было-то только тридцать пять верст по прямой. Однако плыть предстояло на северо-восток, к устью реки Селенги, пересекавшей забайкальский хребет Хамар-Дабан.

Команда судна, которую составили невыспавшиеся «обдорцы», готовилась к отплытию под командой байкальского боцмана. Кормщик проверял рулевые гужи.

Однако горы на той стороне уже скрывала поднявшаяся дымка — верный признак надвигающегося юго-западного ветра, называемого култук. Там, на юго-западе, темнели тучи, притягивавшие время от времени беспокойные взоры боцмана и рулевого, поторапливавших своих новых матросов крепким словцом. Впрочем, опытные моряки, скрывавшиеся под видом мужиков, приятно поразили боцмана сноровкой, с которой ставили паруса. Ломоносова же удивило большое количество погруженных на борт съестных припасов, рассчитанное не менее как на неделю, — хотя к устью Селенги при попутном ветре они могли дойти за пятнадцать — двадцать часов.

— На Байкале против ветру не ходют, отстаиваются. А то занесет на север, и будешь там болтаться, докуда озеро льдом не возьмется! На одной рыбе, быват, месяцы сидели! Так, святому Николаю молись! — ответил ему боцман.

Наконец, часам к семи судно скрипя отвалило от пристани. Асташев стоял на носу с подзорной трубой, поставив ногу на бушприт, как заправский Нельсон.

Ветер нес судно прямиком на северо-восток, к дельте Селенги — торговым воротам в Забайкалье. Первые несколько часов плавания прошли спокойно, судно скользило по озеру: по обоим берегам виднелись темные лесистые горы. Затем надвинулись низкие дождевые тучи с юго-запада, ветер стал свежеть, разводя волну, воздух отсырел и леденил кожу.

— Беда, култук идет! — обеспокоенно обратился боцман к Асташеву. Култуком на Байкале называют ветер с дождем, прорывающийся на Байкал с юго-запада сквозь низменность ангарских ворот. — Надо снасти стропить и идти в отстой, к подветренному берегу! — сказал он главному приказчику.

— Покуда нормально идем — судно не перегружено, может, успеем! — отмахнулся Асташев. Между тем, оставаясь попутным, ветер все свежел. Уже пошли волны, хотя пока только на некоторых из них виднелись небольшие клочки пены. Казаки угрюмо крестились. «Обдорские» же, видавшие морские бури, где волны были размером больше корабля, успокаивали их:

— Не дрожи, земеля — это так, слегка! Ето тебя покуда баюкает!

— Не подрифить ли грот? — спросил Окулов Чижова риторически.

Тот согласно кивнул, прищурясь на потемневшее небо.

— Самое время. Взять грот на рифы! — громко отдал команду бывший лейтенант морякам, игнорируя боцмана. Команда была четко выполнена. И вовремя. Потому что тут же, с шумом, налетел шквал, однако утащить большой парус, уменьшенный наполовину, уже не смог. Но зато мелкий осенний дождь промочил всех до нитки.

— Надо к подветренному берегу! — крикнул теперь уже Асташев.

— Поздно! — ответил боцман, указывая на размашистые волны, белые гребни которых уже достигали планшира. — Повернем — скулу разобъет! Молись!

Судно переваливалось с волны на волну, ветер продолжал усиливаться, переходя в шторм, срывавший пену с волн. Тучи нависли. Корпус судна немилосердно скрипел, мачта трещала.

— Станичники, в трюм — откачивать воду! — приказал Чижов, первым поняв грозящую судну опасность: от качки и ударов волн пазы неминуемо расходились, паклю выбивало, и в трюм начинала поступать вода. Казаки ссыпались вниз. Асташев беззвучно молился, глядя на разбушевавшиеся темные волны, грозившие поглотить судно. Ломоносову тоже было не по себе, но он не давал вида, что в душе его уже поднимается липкий страх, и только силой воли он гонит его прочь.

— Очистить грот! — приказал Чижов. Парус спустили. Теперь судно шло на вытянутых треугольных кливерах [38], однако скорость его почти не уменьшилась. Сейчас надо было следить, чтобы судно не вынесло к наветренному берегу и не разбило о камни, поэтому направление взяли на несколько румбов к северу. От этого волна набегала не прямо с кормы, а слева сзади, и немилосердно раскачивала судно, не имеющее киля.

— Выручи, брат! — вдруг воскликнул умоляюще Асташев, хватая Чижова за руку. Затем, точно устыдясь порыва, отодвинулся, продолжая молиться уже вслух. Его примеру последовали те из его людей, кто был наверху. Рев волн заглушал человеческий голос.

— Молодцом держится суденышко! — наклонился Чижов к уху Петра, чтобы быть услышанным. — Груз хорошо положен, поэтому оно остойчиво. Но бортом волну нам ловить нельзя — может перевернуть! — Судно раскачивалось на волнах, упорно противостоя буре — хрупкая скорлупка бросала вызов могучим силам стихии!