– Мои казаки – люди проверенные.

– Голицын тоже проверенный. Слишком известная фамилия. Такие люди на мелкую дешевку не идут.

– А почему он тогда к нам перешел? – спросил Скотницкий. – Это же его не красит.

– На то воля Божья! А может, что другое. Скоро мы все и узнаем. А казаков твоих не надо, – велел Дмитрий. – Сам будешь рядом, и довольно.

Встреча произошла в походном шатре, который постепенно обустроился и стал даже удобным. При встрече присутствовали секретари братья Бучинские Ян и Станислав и исполнитель особых поручений Мартин Иваницкий.

Все были прекрасно одеты: парча, бархат, черненые доспехи, кружева, золотое оружие. Надо было произвести впечатление на одного из главных полководцев Московии.

Шатер был окружен мрачной польско-казачьей вышколенной охраной под командованием Альберта Скотницкого.

Голицын вошел и бросился на колени перед государем. Салтыков и Годунов со связанными руками остались у входа.

– Встань, – приказал молодой царь.

– Не гневись, Дмитрий Иванович, – попросил Голицын. – Не по своей воле я против тебя шел. А как узнал о тебе все доподлинно, тогда все и перерешил.

– Что же ты узнал обо мне доподлинно? – спросил Дмитрий.

Он с интересом рассматривал Ивана Васильевича, его обтянутую металлом фигуру, его одежду, оружие.

– Так что же ты узнал? Скажи мне, чтобы и мне стало известно.

– Что ты – настоящий царевич.

– От кого же ты это узнал?

– От Петра Федоровича Басманова.

– А он откуда узнал?

– От Семена Никитича.

– Годунова?

– Годунова.

– А этот-то почему знал?

– По письмам. Он Петру Федоровичу письма царицы показывал. Твоей матери, государь. Письма, которые она тебе писала.

– Вот как все просто! – усмехнулся царевич.

Он достал из-за пазухи две сложенные тонкие дощечки, раскрыл их и показал Голицыну хорошо сохраненное письмо с узорчатыми краями:

– Такие?

– Наверно, такие.

– Откуда он их взял? – нервно спросил царевич.

– У Нагого, у Афанасия Федоровича Нагого, когда тот умер где-то под Грязовцом.

Была долгая пауза. Голицын понял, что его слова слишком много значат для Дмитрия, и молчал. Молчали и все окружающие. Вообще в последнее время стал вырабатываться особый стиль отношений между молодым императором и окружающими. В присутствии посторонних к нему без крайней необходимости никто не обращался, а он мог обращаться ко всем. Потом Голицын продолжил:

– А против настоящего государя у кого же рука поднимется?

Царевич обернулся к своим и приказал:

– Годунова к Сутупову, Салтыкова – куда хочет! А мы с тобой, Иван Васильевич, едем в Кромы.

– Государь, – спросил удивленный Голицын. – Почему ты так решил? Я и сам хотел просить тебя за Михаила Глебовича. Хороший воевода, чистый.

– Именно потому так и решил, – ответил Дмитрий, – что хороший воевода и чистый.

Он вернулся к мысли, затронутой Голицыным:

– Значит, на настоящего царя ни у кого рука не поднимется?

– Не поднимется, государь. Ни у кого не поднимется.

– Поднимется рука, поднимется, – не согласился Дмитрий. – Еще как поднимется! Да опуститься ей Бог не позволит!

* * *

Под Кромами Дмитрий не уставал удивляться. Две армии были в прекрасной форме. И с той и с другой стороны жизнь была обустроена. Были запасы оружия, пороха, провизии. Были вырыты укрепления. Можно было подумать, что это не война, а учения.

Вместе с Корелой и Басмановым, с отрядом телохранителей, которым командовал Скотницкий, Дмитрий объехал все позиции и в конце концов сказал:

– Вовсе непонятно, кто кого осаждал, кто от кого оборонялся. Просто жили рядом.

– Почему непонятно, – ответил черный, смуглый, весь в шрамах Григорий Корела. – Все понятно.

– Так ты, атаман, мне и объясни.

– Не было у них аппетита на эту войну. Поэтому и азарта не было.

– А у вас?

– А у нас выхода не было. Мы были окружены.

– А кабы наружу вышли? – спросил Дмитрий.

– Кабы вышли, висели бы на всех воротах.

Проехали мимо небольшого совсем нового кладбища. Дмитрий остановился около свежевырытых могил и стал читать надписи на крестах.

Потом перекрестился и сказал:

– Господи, прости меня. Сколько прекрасных русских семей!

* * *

Казимир Меховецкий наконец прибыл в Краков и устроился в гостинице. Это было делом несложным. Но как попасть к королю?

А действительно, как попасть к королю? Ну, прорвется он к начальнику королевской охраны. Сядут они за стол в его дежурной комнате как шляхтич со шляхтичем.

– Ясновельможный пан Анджей, мне очень надо поговорить с его королевским величеством.

– О чем, пан Казимир?

– Очень важный разговор. О безопасности государства.

– К королю все только с этим идут. К нему с другим и не ходят. Только о безопасности и говорят.

– У меня особый случай, пан Анджей.

– У всех особый случай. Может быть, поясните, в чем его особенность.

– Я никак не могу.

– Очень жаль, но я тоже никак не могу.

Все первые лица государства окружены стражей и челядью, воротами и подъемными мостами. Ни к кому не подступиться и никому нельзя рассказать тайну.

Меховецкий вычислил другой путь.

Он узнал, где останавливается виленский епископ Венедикт Войка, имеющий возможность регулярно встречаться с королем. И узнал, что большим противником русского самозванца на сейме был епископ краковский Майцеховский. И стал добиваться встречи с епископами. Оказалось, что встретиться с ними было значительно проще.

На третий день после посещения краковской епископальной гостиницы ему устроили свидание с епископом Венедиктом.

Венедикт Войка принял пана Казимира в канцелярском доме подворья. Он был достаточно пожилой человек, но резкий в движениях и на удивление щеголевато (для духовного лица) одетый.

– Я слушаю вас, сын мой. Скажите мне, что такое важное хотите вы сообщить королю?

Казимир протянул молча епископу письмо «Андрея Нагого». Епископ внимательно осмотрел его и вернул Казимиру:

– Прочтите мне его, сын мой. Я плохо вижу.

Меховецкий прочел все письмо медленно, не торопясь, после каждого абзаца глядя на отца Венедикта.