Не глядя, Сашка брезгливо кинул журнал в печку и, протянув руку над столом, молча и крепко пожал ладонь Мажора.

– Люди! – оживился Антон. – Я вам не сказал! Я же то стихотворение нашел – ну, помните: «И умру я…» – я перед отъездом все вспомнить пытался! Вот гитары нет…

– Читай так! – махнул рукой Максим.

– В общем, это Николая Гумилева стихи. – Антон сел удобнее, но потом встал, отошел к печке, оперся ладонью на стену возле нее. Помолчал и заговорил неспешно, задумчиво, глядя в пламя, выхлестывающее из дверцы:

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам

Темным платьям и пиджакам —

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет,

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: вставай! —

Антон посмотрел на остальных блестящими глазами и добавил: – Вот так.

– Хорошо, Гитара, – сказал Максим. – Правда хорошо, Вить… Здорово! – и повторил: – «Чтоб войти не во всем открытый, протестантский, прибранный рай, а туда, где разбойник, мытарь и блудница крикнут: вставай!»

Они помолчали. Олег излишне оживленно сказал, нарушая тишину:

– Сенька, кстати, к нам сюда обещал заглянуть, передать, когда все готовиться начнут. Что-то нету его.

– Проспал, – предположил Антон.

Максим тут же вступился:

– Он не проспит! Раз обещал – то придет и скажет!

– Горой за него? – подмигнул Олег.

Максим пожал плечами:

– Ну и горой… – и продолжал: – Я вообще сначала думал, что он трусоватый. Что Николай Федорович его… в общем, в Лицей отправил просто так. Для мебели, чтобы лишнего не говорили. До той истории с бассейном думал так.

Историю с бассейном знали все лицеисты и еще много кто постороний, хотя сам Сенька Власов никогда этим не хвастался. Младших мальчишек на одной из тренировок выстроили перед дверью, завязали всем глаза, инструктор сказал спокойно: «Сразу за дверью бассейн, но без воды. Глубина – пять метров. Вбегаете, прыгаете, приземляетесь, срываете повязку, перебегаете на ту сторону, поднимаетесь по лесенке, ждете. Все. Останавливаться нельзя ни на секунду. Если кто поломается – лежать, не двигаться, молчать, я подойду потом. Итак, кто первый?»

Мальчишки в черных повязках на глазах замялись, нелепо вертя головами. Конечно, кто-то все равно стал бы первым, и очень быстро. Но получилось так, что первым стал Сенька. Он подобрался, чуть пригнулся, нацелился на дверь, которую не видел, словно пуля в стволе, – и рванулся вперед, молча и стремительно, отчаянным ударом сразу двух рук перед собой распахнув бронедверь, которая тут же за ним тяжело захлопнулась.

Когда ошалелые мокрые мальчишки сушились на другой стороне бассейна – конечно же, заполненного водой, – то кто-то спросил удивленно: «А кто первым-то был?!» И инструктор почти безразлично кивнул на стремительно покрасневшего Сеньку: «Лицеист Власов»…

Неожиданно во внутреннюю дверь просунулся Сенька, сообщил:

– Велели передать – на станции через сорок минут встанем, отпразднуем. Все уже готовятся! Там таааакой снег валит! – Он сделал большие глаза и с натугой закрыл овальный металлический люк.

– Не люблю снег, – тихо сказал Антон. И с каким-то непонятным вызовом взглянул на Балабанова.

Максим молча пожал плечами, но потом спросил:

– А кто его теперь любит?

Теперь уже помолчал Антон. Потом сказал с тоской, злой и тяжелой:

– Знаете… так плохо одному… иногда прямо совсем. И еще – за что так? У меня же была мама… За что ее у меня отняли?

– Гитара, не надо, – попросил Сашка, садясь прямей. – И вообще, – он помедлил, но решился, – разве ты теперь один? Мы же все вместе.

Антон огляделся вокруг и так светло улыбнулся, что остальные ребята смутились. А Гитара кивнул утверждающе и сказал:

– Правда.

Мама, что это за горы там, на горизонте?

Я хочу туда домчаться, посмотреть с кручи.

Тихо я пойду, чтоб не спугнуть сон тех,

Кто при жизни был сильнее скал и круче.

Верю, что там, где кончается земля,

Видно с мачты корабля новую землю.

Верю, что там будет благом добрый труд

И с лихвою все пожнут то, что посеют…

А. Земсков. Верю…

– Ну – с наступающим. – Романов обнял за плечи правой рукой жену, левой, помедлив немного, ревниво косившегося Сеньку, который тут же заулыбался. Хотя до этого сидел на диване очень прямо и строго, всем своим видом показывая, что он – лицеист, который тут присутствует исключительно по приказу императора. – Только вот я не знаю, какой это год и как нам их вообще теперь считать…

– Потом разберемся, а пока просто пусть будет Новый год, – попросила Есения почти жалобно.

– А мне Корочун больше понравился, – заявил Сенька. И добавил, подумав: – Сашка… ну, Белов, он сказал, что в Корочун ночь самая длинная, а потом начинает меньше делаться. А это правда?

Николай и Есения переглянулись. Глаза женщины стали встревоженными. Но Романов спокойно ответил:

– Правда. Сень, понимаешь – вокруг сейчас не просто ночь. Это ночь Зла. Неправильная ночь.

– Я знаю, нам рассказывали, – поспешил похвастаться познаниями мальчишка. – И что давно-давно-давно была ночь вообще тридцать лет и три года… – Он свел брови: – А сейчас опять будет такая?

– Нет, – решительно сказал Романов. – Не будет такой ночи. Мы не дадим.

– Мы – это и я, – это был не вопрос, а гордое утверждение.

Романов кивнул – без малейшей иронии. Во время боя в Иркутске Сенька показал себя замечательно. Хотя потом признался матери (Романов слышал), что ему было сначала очень страшно, а все делал за него как будто какой-то другой Сенька. Который точно знал, как надо действовать…

– Конечно, и ты тоже. Мы все и не дадим. Мы ведь и едем не просто так. Как будто мост наводим. Понимаешь?

– Конечно! – энергично кивнул мальчик. И, соскочив с дивана, немного виновато сказал: – Я пойду… мы вместе договорились отмечать.