– Беги, – усмехнулся Романов. Сенька отсалютовал, улыбнулся матери и выскочил в коридор.

– Убежал… – грустно сказала Есения. – Мы с ним всегда вместе праздновали этот праздник…

– Привыкай, – ответил Романов и поцеловал женщину в висок. – Это хорошо, что он сам убежал к остальным.

– Я все понимаю, – вздохнула она. – И ты сейчас уйдешь тоже… Для нас даже праздники теперь все будут официальными мероприятиями, да?

В дверь стукнули, всунулся Русаков.

– Николай, – он кашлянул, – почти подъехали. Наружу будешь выходить?

– Буду! – сердито сказал Романов и смущенно посмотрел на Есению. Она улыбалась – насмешливо и чуть печально, но в целом хорошо. – Закрой ты дверь!

– Понял. – Велимир толкнул дверь, и в зеркале на ее внутренней стороне отразились в свете лампы на столе сидящие на мягком диване молодые мужчина и женщина. Мужчина был почти совсем сед и имел грустный вид.

– Веселей. – Есения потерлась носом об ухо мужа. – Ну-ка… Все должны видеть, что это праздник и что все идет нормально.

Романов с благодарностью на нее посмотрел и, помедлив, сказал:

– Я тебе обещаю, что, когда все хотя бы более-менее наладится, я возьму целый месяц настоящего отпуска. И мы будем отдыхать. И даже Сеньку с собой возьмем. И… всех остальных детей.

– Ясно, – уныло кивнула Есения. – Будет это, когда я уже успею родить еще троих как минимум и они уже вырастут. Спасибо. Утешил.

Романов растерянно приоткрыл рот и поднял ладонь. Но в глазах Есении, обращенных на него, прыгали веселые чертики, и он тоже облегченно рассмеялся. А потом спросил в упор:

– Ты любишь меня?

– Да, – коротко ответила она. Но тут же добавила: – Сперва я боялась. И тебя тоже. Потом решила: за ним можно жить, как за каменной стеной – и мне, и сыну. Если хочешь – осуди меня за такой расчет, но так было. А уже с полгода – люблю. Я сама не заметила, как это произошло. Как-то постепенно, само собой… – Она растерянно подняла и опустила плечи под белым тонким свитером.

Романов обнял жену, зарылся губами и носом в ее волосы. Посидел с минуту неподвижно, не в силах оторваться от живого тепла, от счастья… но потом резко отодвинулся, кашлянул, встал и, не глядя на Есению, потянулся за полушубком…

* * *

Прерывистый, дробный рев поездного гудка был слышен издалека, несмотря на злой метельный свист. Сидевший у окна старик вздрогнул и удивленно сказал, поглядев на устроившегося напротив Володьку:

– Сигнал о прибытии и об остановке дает… как будто все в порядке. Если и правда остановится – плохо будет, внук. Плохо.

Володька помолчал, потом дыхнул на свои пальцы. И тихо спросил неожиданно:

– Дед. А что, если это обычный поезд?

– В смысле – обычный? – не понял старик, внимательно глядя на внука, который продолжал дышать на пальцы, как будто сильно замерз, хотя в помещении было тепло.

– Обычный. – Володька встал. – Просто поезд. Как раньше ходили.

– Откуда? – горько спросил старик. Мальчик постоял, качаясь с пятки на носок, потом решительно пошел к двери. – Ты куда?! – встревожился дед.

Внук оглянулся через плечо, снимая ощупью с вешалки куртку. И просто пояснил:

– Я устал бояться. Раз они дают сигнал о прибытии, я должен их встретить. Вот так.

– Стой, ты что, стой! – Старик тоже вскочил, но Володька уже вышел за дверь. Тогда дед схватил ружье и бросился следом, крича: – Володенька! Внучек! Остановись, про-па-дешь!!!

Жесткий, ослепительно-яркий свет, в котором полог метели казался сплошным, пришел издалека и был таким сильным и резким, что Володька вздрогнул и попятился, раздумывая – не рвануть ли все-таки бежать? Но остался стоять, сжимая в кармане куртки «макаров» и отчаянно надеясь… нет… не надеясь, это не то слово…

Чудо. Должно было случиться чудо. За двадцать минут до Нового года.

Он столько лет уже не вырезал снежинок. Не зря же он делал это сегодня?

Поезд шел небыстро, но Володьку все равно ощутимо толкнуло полным колючего снега воздухом. На миг он ослеп – прожектор резанул по глазам – и отшатнулся, едва не упав. А когда проморгался, то увидел…

Чуть наклонная серая броневая стена с коротким тяжким постукиваньем выплывала и выплывала из метельной ночи – и почти перед самым лицом окаменевшего от изумления и неожиданности Володьки плыли большие алые буквы: Р О С С И Я – шрифт был немного непонятный, да и отвык Володька читать, но все равно разобрал эту надпись.

– Россия, – очарованно прошептал мальчик. И повторил: – Россия…

«А солнце – за тучами – есть!..» – Он всхлипнул от этой обжегшей его странными гордостью и надеждой мысли. Следом за буквами проплыл нарисованный большой флаг – странный, черно-желто-белый, – а на его фоне серебряный с золотом, алым и голубым конный воин прибивал копьем к земле корчащегося черного монстра.

И стена с длинной лязгающей перекличкой остановилась. Володька оглянулся. Здание станции было залито все тем же светом, казалось в нем каким-то нереальным, картинкой из книжки, слишком старательной, без полутеней. Растерянный дед с двустволкой в руках поднялся на ноги сбоку от крыльца, так же изумленно, как внук, созерцая прибывший на станцию бронепоезд.

Потом послышался еще лязг – сразу в нескольких местах. Это открывались овальные не очень большие двери вагонов. Прямо перед Володькой на снег спрыгнул – ничуть не удивившись при виде мальчишки! – высокий человек в коротком полушубке и мохнатой шапке. Резко, но незло спросил:

– Ты тут живешь, мальчик?

– Да… ага… я живу… – Володька моргал ошалело, ему казалось, что он спит или что все это происходит не с ним. – А вон мой дед… А вы кто?! – наконец вырвалось у него мучительным, полным надежды криком.

Мужчина, который его уже совсем было отстранил, глядя на старика, все еще сжимавшего ружье, повернулся именно на этот крик. И сказал – так же резко, но от его слов у Володьки навернулись на глаза слезы:

– Все в порядке. Мы не банда… – и свистнул уже на ходу в два пальца: – Выгружаемся активней! Новый год ждать не будет!..

…Володька жмурился, как довольный котенок. Станция шумела, ходили люди – разве на свете еще есть столько людей?! У них было оружие, они были уверенными в себе и явно сильными, но никто из них не пытался гадить, все – трезвые, и никто из них не выглядел… опасным? Нет. Они все были опасными, это видно. Но никто из них не выглядел… Володька отчаялся подобрать слово.

Просто это были люди. Сильные, решительные, смертельно опасные и – очень хорошие люди.

Но чудеса не кончились. Его подвинули со словами «посторонись-посторонись, ну-ка?», и он, отшагнув к краю крыльца, вдруг очумело застыл, открыв рот. А потом присел – потому что над бронепоездом, над станцией, вдруг оглушительно ахнули разом все громы мира, и в ночь, рассекая ее и разметывая снег, ударили несколько длинных бронзовых солнечных копий. Он не сразу сообразил, что это орудия в высоких башнях салютуют Новому году, а когда сообразил, то закричал: