…В прожекторном свете около входа на станцию казалось теплей. Романов и Жарко, стоя плечом к плечу, еще секунду назад наблюдали за тем, как вовсю идет импровизированное празднование, но теперь оба повернулись к подошедшему старому железнодорожнику и говорили с ним. Романов провожал взглядом взлетающие то и дело ракеты (запаса не жалели!) и негромко говорил – слова повисали на секунду в воздухе плотными клубочками пара, а потом их мгновенно уносил ледяной ветер…

– Вы должны обеспечить работу станции. Это приказ, – завершил беседу Романов. Получилось жестко, почти жестоко. Но о чем тут было говорить еще?

Стоявший перед ними старый дорожник ссутулился. Больше всего старику сейчас хотелось упасть на колени, вцепиться в полу полушубка этого странного, словно бы из сказки вышедшего человека и умолять его – не бросать их с внуком среди ледяного ужаса вокруг. Но… последние слова гостя заставили старика встать по стойке «смирно» и козырнуть:

– Есть обеспечить работу станции! – И только потом он позволил себе слабость: – А вы… вернетесь вы?

Строгий и усталый взгляд с молодого темного лица вдруг стал… ласковым. На самом деле ласковым.

– Не бойся, отец, – сказал мужчина. – И мы вернемся, и с востока еще придут поезда… Не бойся, не один ты. Не один.

– И просьба у меня будет… – Старик помялся. – Внука… заберите с собой. Пожалуйста. Уж не откажите. Он у меня… натерпелся.

– Почему не забрать, – кивнул Романов и, глядя в спину отошедшего старика, задумчиво сказал Жарко: – Ты знаешь… Я заметил одну интересную вещь. На Земле, похоже, уцелели два типа бывших людей. Это те, кто готов без колебаний жрать мясо ближнего своего, чтобы уцелеть, – так сказать, вершина расчеловеченности. И мы – фанатики нового порядка и нового мира. Все «средние данные» вымерли. Так или иначе, но вымерли. И поделом. Остались только два ясных и однозначных полюса, никакой аморфной массы между ними не болтается.

– Наверное, ты прав, – согласился задумчиво слушавший Жарко. – Но… я вот думаю о Москве. В ней жило полмиллиона как минимум русских детей, которым еще и четырнадцати не исполнилось. Где они все? Уцелели из них хорошо если несколько сотен, выжили потом – несколько десятков… Ты можешь себе представить полмиллиона детских трупов? Раньше меня привела бы в ужас такая картина. А сейчас – ничего, справляюсь. Только все равно страшно. «Аморфная масса» – но своих детей они любили, на какое-то будущее рассчитывали…

– Если бы они на самом деле любили своих детей и думали о будущем – они бы не допустили того, к чему мы пришли в конце концов, – возразил Романов спокойно. – Что они там о себе ДУМАЛИ – дело сотое. Объективно они каждым своим шагом усугубляли несчастье в мире и предавали своих любимых детей. Все, что случилось в последние годы, – только финал. Короткий и очень яркий, от этого очень страшный. А до него каждый день по всей Земле убивали, расчленяли, пускали на косметику и лекарства, да что там – тем же самым обычным образом, лишь не так открыто, как сейчас, поедали тысячи детей. Но всем было плевать, потому что эти трупы не лежали огромной наглядной грудой и, главное, это не касалось каждой отдельно взятой панельной норки.

– Мой младший брат с родителями был где-то в Питере… – Романов посмотрел на Жарко удивленно – никогда тот не говорил о своей семье, Романов привык думать, что, может быть, ее и не было у него? – Он прислал мне эсэмэску. Пять слов: «Мне холодно я тебя люблю». И все. Я понимаю, что ты прав. Я согласен. Но сколько таких эсэмэсок было отослано? Мне на самом деле не жалко взрослых. Но не жалеть детей я не могу. Я, в сущности, и к вам пристал только затем, чтобы спасти как можно больше детей – кого успею и сумею… И я не ожидал, что получится… так получится. И сейчас еще – далеко не доволен тем, что происходит… – Жарко проводил глазами двух пробежавших мимо мальчишек. – Понимаешь, мы ведь – обычные. Мы ничем не отличаемся от остальных людей. Только решимостью. Ты скажешь, что это немалое уже отличие, я соглашусь. Но не такое уж и сильное. И со временем – все менее заметное… А нам надо, чтобы те, кто придет нам на смену, на самом деле были новыми людьми. Во всем. Чтобы то, что мы считаем подвигом – вот хотя бы взять на себя ответственность за что-то сложное и опасное, – у них было обычным делом. И это самый простой, самый тупой пример. Иначе все было и будет зря.

– Нам понадобится много, очень много сил… – задумчиво сказал Романов. – Намного больше, чем есть сейчас… и трудности, которые нас ждут, – будут намного превосходить те, что мы же преодолели…

– Может быть, ты все-таки зря отказал Левашову? – Жарко остро посмотрел на собеседника. – Его «Каменный Гость» мог бы стать мощнейшим оружием…

– Я жалею о том, что эта скотина улизнула, и очень надеюсь, что она где-то замерзла…[16]– отрезал Романов. Подумав, продолжил: – Помнишь, два года назад мы говорили с тобой о морали, о недопустимости брать на службу сколь угодно полезных мерзавцев и опасности «чистой науки»? Так вот этот… академик – может быть сколь угодно гениален. Но он сволочь и беспринципный подонок. А его проект «Петр» – в первую очередь подлость. Знать бы, где он сейчас… Кстати, твоим гэбистам пора бы и почесаться.

– Коль, не требуй от меня невозможного, – печально вздохнул Жарко, и печаль не была комичным прикрытием. – Мы на внутренних делах зашиваемся. И кстати, пора уже подумать о создании какой-никакой внешней разведки.

– Есть же твое Разведывательное Управление.

– Это не то. Не военной разведки, а… ну, типа дипломатической. И от меня бы неплохо отпочковать какую-нибудь отдельную службу для контроля за хозяйственными делами.