неверие превращает ее лицо в напряженные морщины и болезненный хмурый взгляд.

— Я хотел, чтобы ты меня ненавидела. Я думал, что хотел, чтобы ты меня ненавидела. — Я качаю головой и поворачиваюсь к стене, скрытой за грудами коробок, покрытых пылью и паутиной. — Эймс стоял у своего окна, наверное, дюжину или больше раз. Выстрел был там. Все, что я мог видеть через оптический прицел — это ты. Я закрывал глаза, пытаясь вычеркнуть тебя из памяти, и тогда я слышал щелчок. — Я провожу рукой по одной из коробок, разгоняя пыль в тонкое облачко.

— Какой щелчок? — поражение в ее голосе воскрешает боль, которую я пытался подавить последние двадцать четыре часа.

— Твой. — Что-то среднее между ворчанием и смехом вырывается из моей груди. — Ты нажала на гребаный курок. Ты мой триггер. — Я закрываю глаза. Щелчок. Я слышу его так же ясно, как в тот момент, когда она это сделала. Скарлет выжила. Я умер в тот день. — Я не знал о раке. Ты… — мои глаза зажмурились —…ты заставила меня сделать паузу. Это был долгий миг, глубокий вдох, искра сомнения. Наше ничто было этой паузой, проблеском альтернативного будущего, вздохом колебания.

— Я заставила тебя усомниться в своей цели, — шепчет она.

— Да. — Открыв глаза, я сглатываю, преодолевая сжимающую боль в горле. — Ты была таким светом. Теплым. Ослепительным. Захватывающим. На невероятно короткий миг я подумал, что ты можешь… — Я прочистил горло —…спасти меня.

Ее тело прижимается ко мне, руки скользят по моей груди. Я прижимаю ее руки к себе. Это тепло. Она жива. Я никогда не хочу отпускать ее.

— Но я нажала на курок.

Щелчок.

Я киваю.

— Мой отец сказал, что, когда он нашел мою маму, было так много крови. Ее голова была просто… — Черт, это все еще так свежо в памяти. — Я представляю, что это было очень похоже на то, как я нашел своего отца после того, как он…

— Мне жаль.

Я качаю головой.

— Я никогда не понимал, почему мой отец сделал это. У него был я. У него что-то было. Ты разрушила весь мой гребаный мир, когда нажала на курок.

— Тео… — Она обнимает меня крепче, ее тело сотрясается в беззвучных рыданиях.

— Я знал, что заставляет человека хотеть убить другого. Я жил и дышал этой ненавистью каждый день. Но я никогда не мог понять, до какой степени ненависть к себе заставляет человека лишать себя жизни. Пока…

Скарлет издала придушенный всхлип. Я сжимаю ее руки и крепко прижимаю их к своей груди.

— Пока Дэниел не сказал мне, что ты умираешь.

Скарлет

Любовь — это жестокая эмоция. Именно поэтому я уверена, без тени сомнения, что это наша единственная цель в жизни. Любовь — это сердцебиение нашего существования — суть человечества. В каждой жизни мы стараемся делать это лучше.

Сильнее.

Дольше.

Полнее.

Безоговорочно.

Любовь сводит с ума. Она лишает нас разума и заставляет тонуть в отчаянии и страхе. Отчаянно пытаемся удержать все, что делает каждый вдох достойным. Страх, что воздух, наполняющий наши легкие, и есть та самая любовь. Человек не может жить без воздуха. А можно ли жить без любви?

Причина, по которой существует такая тонкая грань между любовью и ненавистью, заключается в том, что и то, и другое требует глубоких эмоциональных вложений. Обе эмоции заставляют нас чувствовать очень глубоко.

Тео любил меня.

Тео ненавидел меня.

Я приму и его любовь, и ненависть, лишь бы он никогда не перестал испытывать ко мне глубокие чувства.

— Я нажала на курок не потому, что хотела умереть. Я спустила его, потому что больше не боялась не жить.

Я никогда не видела столько невысказанных вопросов в его глазах.

Страх. Сожаление. Любовь. Все это в хаосе эмоций, которые заставляют меня любить его еще больше.

— А вчера? — он обнимает мое лицо, стирая слезы подушечками больших пальцев. — Больше никакой лжи.

Я не уверена, кому я больше боюсь признать правду — Тео… или себе. Правда — в слезах, которые продолжают катиться по моему лицу.

— Вчера… я хотела умереть.

Есть два варианта: я могу быть бесстрашной и непоколебимой во всем, что я делаю. Я могу носить иллюзию сильной, независимой женщины, как знак отличия, гордясь тем, что я женщина, к которой должны стремиться все женщины. Или… я могу любить Тео. Перемещаясь по минному полю со своим незащищенным сердцем.

Тридцать один год я была сильной и независимой. Оскар создал меня. Он дал мне доспехи и велел завоевать мир. Я так и сделала. Я владела им. А сейчас? Я хочу, чтобы моя самая большая сила заключалась в том, чтобы отпустить контроль. Отдать свое сердце другому. Это требует смелости и бесстрашия.

— Правда. — Я борюсь с тем, чтобы дать ему хотя бы намек на грустную улыбку. Я слаба, если не могу признать свои недостатки.

Поза Тео жесткая, челюсть сжата, глаза остекленели.

— Почему? — он качает головой.

— Просто… — мой расфокусированный взгляд скользит к его груди —…слишком много эмоций — все сразу. Жизнь и смерть. Любовь и потеря. Гнев и сожаление. Слишком много, чтобы чувствовать. Я просто… — Я пожимаю плечами —…сломалась. И в мгновение ока все чувства исчезли. Это было похоже на обретение сна после длительной бессонницы. — Мои глаза снова переходят на его. — Единственное, что я действительно чувствовала, это объятия смерти. Невесомые. Мирные. Безмолвные. Идеальные.

Он глотает снова и снова, возможно, в поисках слов или сил, чтобы их произнести. Я не уверена, что они существуют. Тео боролся с любовью ко мне и ненавистью ко мне. Он хотел забрать жизнь. Я хотела отпустить одну. Это миллион способов испортить жизнь. Это невозможно объяснить.

— Ты… — он крепче сжимает мое лицо, прижимаясь своим лбом к моему —…теперь моя. Я строю тебя. Я даю тебе жизнь. Я снова делаю тебя совершенной.

— Ты — Закон, — шепчу я с растущей на лице улыбкой. Мне приятно, чувствовать себя хорошо.

Он ухмыляется.

— Чертовски верно. — Его губы крепко прижимаются к моим.

Его руки скользят по моей шее, останавливаясь большим пальцем на моей вене. Мое сердце сжимается. Он щупает мой пульс. Я считаю вдохи… Тео считает удары сердца.

Я стону, когда его язык погружается глубже в мой рот, а его руки двигаются по моей груди, переходя к джинсам. Он возится, сильно дергая за пуговицу, его движения становятся все более нетерпеливыми. Я отталкиваю его руки и расстегиваю их, пока он не разорвал их.

Он рычит и приседает передо мной.

— Я растегну…

Он обрывает