в Веве, находились под защитой швейцарского кантона Берн; Майкл Лайвси, по слухам, обретался где-то в Роттердаме; Дэниел Блегрейв был замечен в немецком Ахене; Уолли и Гофф в Америке. Про местонахождение Джона Диксвелла, бывшего губернатора Дуврского замка, никто не знал.

Пятьдесят два из пятидесяти девяти были казнены, умерли от естественных причин или подверглись пожизненному заточению, и только один человек, Ингольдсби, получил помилование. Недурной счет. И все-таки Нэйлера глодала мысль о не полностью выполненной пока работе. Он просиживал часы над своей таблицей цареубийц, испещренной теперь черными полосами вычеркнутых имен. Лорд-канцлер прав – убийство оставалось единственной реалистичной мерой удаления остальных. Но если такое было вполне возможно в Европе, кишащей английскими агентами и бывшими солдатами в поисках куска хлеба, то как найти подобных людей в Америке? Чем глубже он погружался в проблему, тем сильнее убеждался в том, что добиться успеха в деле с Уолли и Гоффом можно только путем военной экспедиции. Но Хайд ни за что не передумает и не пойдет на организацию столь дорогостоящего мероприятия исключительно ради поимки двух полковников. Так что делать?

Ответ пришел к нему одной июльской ночью, когда он лежал в кровати, не в силах уснуть из-за жары.

Герцог Йоркский.

Брат короля, не достигший еще тридцати, всегда пытался найти способ набить мошну, а если при этом удастся сыскать и военную славу, тем лучше.

Нэйлер подстроил их встречу на следующий день в Палате лордов, где герцог любил сидеть вразвалку на Шерстяном мешке, позевывая во время дебатов. У него было лицо сластолюбца – длинное и бледное, как полуночная луна, с широкими мягкими губами и неизменным выражением скучающего презрения. Когда он встал, чтобы выйти из зала, Нэйлер занял позицию у двери и низко поклонился.

– Ваше королевское высочество…

Герцог помедлил и вперил в него взгляд отягощенных мешками глаз.

– Ах да, мистер…

– Нэйлер, ваше королевское высочество.

– Нэйлер? – Вид у герцога стал такой, словно его разбудили посреди ночи. Венценосный ум работал с трудом. – Наш главный охотник за цареубийцами?

– Именно, сэр. – Очередной поклон.

– И как продвигается дело?

Королевская особа двинулась дальше в сопровождении привычной свиты из прихлебателей. Нэйлер проскользнул и занял место рядом с ним.

– По большей части завершена, сэр. На свободе осталась всего горстка преступников. Несколько на континенте и двое в Америке…

За время, потребовавшееся на путь по коридору, Нэйлер ухитрился вкратце описать свой визит в Новую Англию и пережитое разочарование.

– Ужасно, – заявил герцог безразличным тоном.

– Ужасно, сэр, сталкиваться с подобными препятствиями со стороны королевских подданных. И вдобавок есть еще голландцы.

Герцог остановился у ведущей во двор двери. Проблеск интереса в глазах.

– А что голландцы?

– Похоже, их гаванью в Новом Амстердаме пользовались цареубийцы. Но голландские поселенцы думают только о деньгах. Колония в целом весьма процветает и препятствует расширению наших владений. Но при этом слабо защищена.

– Вы это видели?

– Во время визита к губернатору тамошнего форта я насчитал всего двадцать орудий. Милиция у них крайне малочисленная.

– Любопытно. – Герцог одарил его легкой улыбкой, словно монету подал. – Ну, доброго вам дня, мистер…

– Нэйлер, ваше высочество.

Пока герцог пересекал внутренний двор, Нэйлер смотрел ему вслед. Зерно брошено, осталось дождаться всходов. Тем временем он продолжит собирать сведения о местонахождении Фрэнсис Гофф и Хуков, хотя они снова исчезли, оберегаемые пуританской сетью, опутавшей Лондон.

Фрэнсис предстояло запомнить жаркие месяцы этого лета как худшие для нее и ее семьи за все время со дня бегства Уилла.

Едва прослышав об аресте Сэмюела Уилсона, они погрузили пожитки на пару тачек, и Фрэнсис, ее дети и Хуки в спешке покинули Суон-Элли ради другого потайного места, расположенного на Вест-Хардинг-стрит в Холборне, что сразу к северу от Флит-стрит. Их новое жилище было еще более убогим, чем прежнее: две спальни на восьмерых в сыром доме на мрачной улочке, имеющей всего шагов пятьдесят в длину. Пьяницы из близлежащих пивных использовали ее в качестве отхожего места. С наступлением жары сточная канава начала вонять. Бетти и Нэн снова разболелись. Оставив тетю Джейн сидеть с детьми, Фрэнсис устроилась на работу резчицей табака в мастерскую на реке. Непросто было бодриться перед малышами, тем более что Фрэнсис чувствовала себя отчасти виноватой в навлеченных на них страданиях.

Она сразу призналась дяде, что подложила свое послание в его письмо к Девенпорту. Он рассердился, но ненадолго. Хук заставил ее в точности повторить написанное.

– Если ты не употребляла имен, то не вижу ничего страшного. – Он даже пошутил на этот счет. – Только представь, Фрэнсис, твоя любовная записка в руках Тайного совета.

Внешне Хук никак не переменился. Пока Фрэнсис работала, а тетя Джейн присматривала за детьми, он продолжал сочинять свои «осведомители». Но, опасаясь адресовать их напрямую Девенпорту, человеку отмеченному, отправлял их другому старому другу, преподобному Инкризу Мэзеру из бостонской Северной церкви.

Как-то августовским вечером, после того как Фрэнсис усталая вернулась домой из табачной мастерской, он отвел ее в сторону. Преподобный заложил руки за спину, вид у него был непривычно суровый.

– Дядя? – вскинулась Фрэнсис, испугавшись, что что-то приключилось с кем-то из детей. – Что стряслось?

– Ничего плохого. – Лицо его расплылось в улыбке. – Тебе письмо.

Он выпростал руки из-за спины и протянул ей сложенный листок бумаги.

– Это от Уилла? – Она едва осмелилась задать вопрос.

Хук кивнул.

Фрэнсис ждала этого мига так пылко и так долго, что в течение нескольких секунд отказывалась поверить. Она сознавала, что ей нужно уединиться. Женщина схватила письмо и выбежала на улицу. Руки ее так тряслись, что ей не сразу удалось раскрыть письмо. Написанные знакомым почерком буквы плясали перед глазами.

Мая 29-го, 1662 г.

Дражайшее сердце мое, столь многое случилось со времени нашей разлуки и так много выпало на мою долю приключений, что я и не знаю, как все их описать, к тому же времени у меня мало, так как посланец не может ждать, а шанс предоставился мне неожиданно. Знай только, что я здоров и твой любезный батюшка тоже. Он сидит сейчас рядом со мной и шлет тебе самые лучшие пожелания. Ах, любовь моя ненаглядная, планы Господа относительно нас – величайшая загадка, и разлуку с тобой и малышами очень трудно перенести. Но притом я твердо верю и знаю, что в сем есть смысл.

Милость Божья в том, что мы не впадаем в уныние, ибо сострадание его неизменно. «По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось» (Плач Иеремии 3: 22). Пиши мне, если родичи сочтут это безопасным, потому как