— Увы! — вздохнул Фёдор. — То ли утёк, то ли прибило его…

Выехав на свет небольшого костерка, он спешился. Кони, привязанные неподалёку, приветствовали собратьев тихим ржанием.

— Ох ты и породистых увёл! — восхитился Коломин. — Стати-то какие! А сам-то… Ну барин!

— А то! Привет, Ван. Здоров, У-Йот.

Бывшие невольники закивали, радостно приветствуя своего освободителя.

— Рано радуетесь, — улыбнулся Чуга. — Передохнули? Тогда огонь забросайте, и едем. Днём тут особо не покатаешься, а ночью самое то.

Он ещё не договорил, а Ван с Уве-Йоргеном уже закидывали костёр песком.

— Думаешь, погоню пошлют? — обеспокоился Савва.

— Да кто ж его знает… Ты говорил, дальше Тотемные холмы будут?

— Они самые.

— Воды набрали?

— Ага!

— Покажь, где тут, а то у меня фляг полно, да все пустые.

— Это мы мигом…

Времени минуло совсем ничего, а вся компания уж села на коней и тронулась в путь.

Два часа до рассвета пролетели словно пара минут. Усталость навалилась, придавила, потянула прилечь — безумный день и бессонная ночь сказались-таки. Пустыня вынуждала сменить обычай — спать следовало днём, в самую жару, а ехать ночью. Чугу, правда, беспокоила возможность преследования, но ведь и те, кто соберётся их догонять, со всей прыти не поскачут — солнце не позволит.

Так успокаивал себя Фёдор, проезжая в короткой, но желанной тени, отбрасываемой грядою источенных ветром скал, выпиравших из осыпей, как стены полуразрушенной крепости на валу.

Чуга ехал немного позади Коломина, уступая тому место вождя — в пустыне помор был новичком. Китаец с немцем плелись сзади, клюя носом и сильно раскачиваясь — спали прямо в сёдлах.

Савва свернул в узкий каньон, чьё дно было устлано песком и завалено глыбами камня. Осторожно шагая, лошади пробирались по ущелью, от крутых стен которого наплывал жар. На узкой тропинке не было свежих следов, кроме отпечатков копыт барана-толсторога.

Солнце поднялось уже высоко, зной усиливался. В медном небе не было ни облачка, а от раскалённой земли восходило марево. Кони ступали тяжко, истомлённо, в мёртвой тишине. Далеко на юге смерч закручивал пыль и песок.

Стены каньона постепенно расходились, опадая по высоте, пока не превратились в цепочки голых холмов, лишь кое-где затронутых чахлой растительностью — редкими низкорослыми креозотовыми кустами и ослиной колючкой.

Каждые полчаса Фёдор смачивал губы водой из фляжки — приходилось «растягивать удовольствие».

— Тотемные холмы, — сказал Коломин. — Скоро уже. Видишь?

Чуга поозирался, но никаких признаков источника не увидел.

— Нет, — признался он.

— Пчела к воде летит — верный признак.

Собравшись, помор сперва расслышал, а потом уже разглядел трудолюбивое насекомое. Жужжащая пчёлка пронеслась вдоль холмов, стремясь к невидимому источнику.

Коней это не обрадовало. Уныло кивая головами, они ступали неторопливо, не спеша расходуя силы, а то когда ещё их напоят?

Пчёлы привели беглецов к растрескавшемуся лавовому полю. Пласты пемзы, серые, как слоновья шкура, были погружены в песок. Глубокие и узкие расщелины раскалывали их, давая дорогу лошадям. Попадались случайные агавы, кое-где торчали кактусы-сагуаро и окотило, купами росла чолла, вся покрытая выростами с короткий банан величиной, усеянными лимонно-жёлтыми шипами.

Чудилось, всё в Чихуахуа ощетинивалось колючками, даже лава — пройдёшь по навалам вулканического стекла, и подошв как не бывало. В пустыне живо заречёшься останавливаться в тени куста, потому как там вполне может устроиться гремучая змея. Учишься избегать глубокого песка, отнимающего силы у барахтающегося в нём коня, привыкаешь пить столько, сколько влезет — и ещё больше, «про запас».

— Здесь, — сказал Кузьмич.

Спрыгнув с седла, он легко взошёл по косо пролёгшей скале из шершавого базальта.

— Есть!

Нетерпеливо привязав поводья к кривому железному дереву, раскорячившемуся в уголке меж двух глыб, Фёдор поднялся к Коломину. Прямо за скалой, в её же тени, плескалась вода. Её было много — хоть купайся!

— Это тинахас, — объяснил Савва. — Вода тут скапливается после дождей и держится очень долго. Помнишь, я рассказывал? Ван! У-Йот! Пейте!

— Сначала коняшек напоим.

Чуга наполнил свой «стетсон» водою доверху — превосходной, прохладной на ощупь, самой замечательной жидкостью на земле — и отнёс гнедому. Тот с жадностью выглотал всё, отпихивая воронка.

Напоив коней, набрав полные фляги, Фёдор погрузил разгорячённое лицо в воду, повозил им и пил, пил, пил… Оторвавшись от тинахас, он отдышался и нахлобучил на голову мокрый «стетсон». Так даже приятнее…

Китаец с немцем словно поклонялись богу воды — стоя на коленях, они пили, пили и оторваться не могли.

— Может, здесь и отдохнём? — сказал Чуга. — Покемарим до вечера…

— Лучше в сторонке, — отсоветовал Коломин, — источник — для всех.

— Тоже верно…

Расположились лагерем в подобии небольшой пещерки, рядом с которой нашлась полянка, заросшая побуревшей травой. На маленьком «индейском» костерке из сухих веточек креозота и ослиной колючки они сварили кофе и поджарили бекон — роскошные яства после каждодневной фасоли!

Дав расседланным конякам вдоволь поваляться, покататься по песку, Фёдор напоил их как следует и привязал — длины повода должно было хватить, чтобы кони дотянулись до всей травы на пятачке перед пещеркой и, на худой конец, до хилых кустов меските, чьи бобы годились в пищу.

Заскворчал бекон, поплыл запах кофе…

— А вот скажи-ка, Ван, — затеял Чуга разговор «за столом», — ты-то чего с Гонтом не поделил?

Китаец, сыто жмурясь, покивал головой.

— Я монах, — сказал он. — Мой лама послал меня в васу страну помогать бедным хань… китайцам. В Пуэбло де лос Анзелес[170] у меня зивёт сестла, её зовут Келли Чанг. У неё працецная, она стилает и гладит весци. Плисли плохие люди и хотели отнять у неё всё, сто было назито непосильным тлудом. Их послал Гонт, а я их плогнал.

— Сильно побил? — хихикнул Коломин.

Фёдор, знакомый с манзами по Владивостоку, промолчал.

Ван легко подпрыгнул и попросил Уве-Йоргена кинуть в него палкой. Немец повертел в руках сук от паловерде, пожал плечами в недоумении и легонько швырнул его. Остальное произошло мгновенно — нога китайского монаха ударила палку в воздухе, быстро и резко, как щелчок пальцем. Твёрдое дерево развалилось надвое.