Из подъезда напротив во двор выволокли мужчину средних лет в гимнастерке, раненого в боях под Одессой. После взятия города он прятался дома, у родных. Несмотря на раненую ногу в кровавых бинтах, пытался бросаться на румын. Во дворе появился еще один патруль — из немцев. Раненого сбили с ног и стали бить прикладами, и били до тех пор, пока он не затих, превратившись в груду бесформенного мяса посреди кровавого моря во дворе.

Потом евреев выстроили в колонну и увели. Женщины плакали, не скрывая слез.

— На Соборной площади люди висят, и на Куликовом поле, — услышала Зина шепот старой соседки, той самой, которая дала ей крестик. — И Александровский проспект — там тоже виселицы ставят…

Утром 18 октября Зина шла по улице Льва Толстого к 121 школе. Но на подходе ее остановили патрули. Это были не только немцы и румыны — в основном местные, одесситы, поспешившие предложить свои услуги румынской полиции. Набор в полицию шел полным ходом.

Зина попыталась их обойти, но один из полицаев снова преградил ей путь, легонько тронул за плечо:

— Не ходи, сестрица. Улицы перекрыты. Облава будет.

— Какая облава? — У Зины перехватило дух.

— С Соборки и Коблевской жидов выводят. Улицы перекрыты.

Зина машинально схватилась за сердце. Коблевская… Виктор Барг! Оттолкнув полицая, она со всех ног рванулась к Коблевской.

Колона людей стояла прямо на мостовой. Крестовская увидела испуганные лица детей, которые прижимали к себе любимых плюшевых мишек и кукол, стариков, трогательно поддерживавших друг друга, женщин, держащих на руках маленьких детей…

— Из 43-го номера по Коблевской всех жидов вывели… — донеслось до Зины. Не помня себя, она бросилась к колонне, страшно крича:

— Витя! Витя!

Барг стоял в самом начале колоны. Он был один. В руке сжимал небольшой чемодан. Он услышал ее, обернулся. Его глаза наполнились слезами.

— Зина! Не ходи… Не ходи со мной…

В этот самый момент поступила команда идти. Людей, стоящих в колонне, принялись подталкивать прикладами. Они медленно двинулись вниз по Коблевской, завернули на Дворянскую. Зина все время шла рядом.

Вокруг было полно зевак. Многие с интересом сопровождали колону евреев, любопытствуя, куда их поведут.

— Не ходи! Зина! Возвращайся домой! Уходи! — снова услышала она голос Виктора, но Крестовская не могла заставить себя уйти. Это было выше ее сил.

Она не понимала, что происходит, куда, зачем ведут этих людей. В голове билась только одна мысль: спасти, спасти Виктора! Узнать, куда их отведут. Устроить побег! Не дать ему умереть…

Колона завернула на улицу Новосельского. Там уже было очень много румын, они прикладами винтовок начали отгонять зевак.

Не видящую ничего перед собой Зину, стремящуюся вперед, перехватил молоденький румынский солдат. Он схватил ее за руку, быстро швырнул в ближайшую подворотню, закрыл дверь и стал снаружи. Крестовская попыталась было вырваться, но он подпер собою дверь.

— Не ходить… Нет… — на ломаном русском все повторял он.

Но минут через десять он все же отошел от двери, и Зина выбралась наружу. Колона уже входила в простенок, во двор между двумя трехэтажными домами, по узкому проходу, под конвоем румынских и немецких солдат. Барга Зина больше не видела.

Она пыталась протиснуться в узкий проход, но ее не пустили немцы. И тут она увидела невероятное — молодая еврейка несла на руках маленького ребенка, не старше одного года, и вдруг отворилось окно на первом этаже, и какая-то женщина, высунувшись до половины, выхватила ребенка из ее рук и быстро захлопнула окно. Другие люди в колоне быстро прикрыли эту сцену.

— Спасите его… — все повторяла и повторяла несчастная мать. И тут же заливалась счастливым, безумным смехом…

В глубине двора виднелся огромный дровяной склад — длинный дощатый барак. Всю колонну заводили туда, внутрь.

Когда последний человек оказался в бараке, немцы заколотили бревнами двери. Затем солдаты с автоматами окружили барак по периметру.

Зина видела, как солдаты льют бензин из огромных канистр. Прижав руки ко рту, заглушая рвущийся из нее крик, она стояла и видела все — и людей, которых барак словно втягивал в себя, и канистры в руках нелюдей, и то, как они спешили…

Раздалась короткая команда. Несколько солдат выстрелили из огнеметов. Дощатое сооружение вспыхнуло, как спичка. Евреев, запертых в деревянном складе, сжигали заживо. Послышались истошные людские крики. Из автоматов немцы расстреливали тех, кто пытался выломать доски из стен, вылезал в окна.

Пламя бушевало вовсю. Страшный запах горелого человеческого мяса пришел с дымом. Там, внутри этого огненного жерла, вместе с другими людьми умирал Виктор Барг.

Зина упала на колени, раздирая лицо руками, потом рухнула ничком на землю, пытаясь вдавиться в нее лицом. Кровь, смешанная с землей и слезами, стекала по ее щекам. Но она не чувствовала боли. Она умирала, буквально умирала от этого ада… В огненном котле были они все — женщины, старики, дети, Виктор… Зина рвала себе лицо, чтобы не кричать.

Какой-то мужчина рывком поднял ее на ноги, потащил в сторону, вывел из страшного двора.

— Ты совсем с ума сошла, девчонка… Нельзя быть там… Нельзя… — все повторял и повторял он.

— Их сожгли заживо… Людей… Просто взяли и сожгли… Там были дети… И старики… И Виктор, — все повторяла и повторяла Зина, как в лихорадке.

— Я знаю, знаю… — Мужчина кивал головой, а по его уставшему обветренному лицу текли слезы, среди копоти и гари прокладывая две светлых, выжженных борозды…

Первые месяцы оккупации Одессы превратились в жуткую трагедию, равных которой город не знал.

19 октября объявили о начале «регистрации» мужского населения. В пустующих артиллерийских складах на окраине Одессы стали запирать первые партии мирных жителей, которые казались оккупантам подозрительными.

22 октября в 18 часов 45 минут в здании комендатуры на Маразлиевской улице раздался взрыв. Заложенная саперами-подпольщиками бомба уничтожила 67 румынских и немецких солдат и офицеров.

Месть последовала незамедлительно. В ночь на 23 октября в девять артиллерийских складов оккупанты согнали около 30 тысяч евреев — в основном стариков, женщин, детей. К складам подогнали бензовозы, облили горючей жидкостью, затем их подожгли. Все сгорели заживо…

Вот как рассказывали очевидцы об этих страшных днях октября. Михаил Заславский: «19 октября в наш дом пришли двое немецких солдат и переводчик — украинец. «Жиды, собирайтесь — 20 минут на сборы. Взять все самое ценное». Мама собрала вещи. Соседи из дома, тоже евреи, уже стояли у ворот. Я оглянулся — возле каждых ворот стояли соседи из других домов: пацаны, с которыми я вырос, играл в футбол, соседи. В глазах людей стоял немой вопрос: за что?

Нас отправили в 121 школу — новую, четырехэтажную. Там нас продержали до утра. На следующий день под лай собак, под удары прикладов нас по Старопортофранковской погнали всех скопом в тюрьму. По обеим сторонам дороги стояли жители, мои товарищи, одноклассники, их родители, которые тоже не могли ничем помочь. Все они были удивлены. Но были и подонки, которые подбегали и вырывали из рук людей поклажу.