Долго длилось молчание, во время которого Лусьева сидела, низко опустив голову на грудь. Она, кажется, плакала и не хотела выдать своих слез.

– Тэк-с… – нарушил затишье полицеймейстер. – Одиссея эта ваша, можно сказать, весьма многозначительная. Что же, Матвей Ильич? Ведь надобно запротоколить по форме… тут вон какие дела открываются…

– Н-да-а… – сказал Матьё Прекрасный. – И к прокурору отнестись немедленно… Вам, сударыня, сделан будет допрос по форме, а затем, вероятно, вы должны будете повторить ваши показания перед судебной властью.

Лусьева сердито отозвалась:

– Хоть перед китайским богдыханом.

В соседней комнате задребезжал звонок телефона. В дверь просунулась голова озабоченного дежурного полицейского чина.

– Его превосходительство господин начальник губернии просят ваше высокоблагородие к телефону.

Полицеймейстер вышел. Матьё Прекрасный и Марья остались в неловком, натянутом молчании. Чиновник рисовал пером на лежавшем перед ним синем деле фигурки чертей и профили женщин. Лусьева смотрела на него почему-то с невыразимой ненавистью.

– Ска-а-а-жите, пожалуйста, – начал было Mathieu, – вы в Петербурге не знавали моего друга Сержа Филейкина?

– Не помню, – получил он сухой ответ.

– Я больше потому спрашиваю, что он по части женщин большая ска-а-а-атина…

– Мало ли ска-а-атин!.. – в тон ему, злобно протянула Марья Ивановна.

– Матвей Ильич! пожалуйте-ка сюда! – позвал полицеймейстер.

– Казуснейшая штука, батенька вы мой! – зашептал он. – Сам черт не разберет: не то дело наклевывается, не то мистификация… Знаете ли, кто сейчас сидит в кабинете его превосходительства? Тетушка девы этой самой… баронесса Ландио!..

– Да ну? – изумился чиновник. – Позвольте: она же уехала в Одессу…

– Стало быть, не доехала… возвратилась!.. И с ней Леневская.

– Софья Игнатьевна?

– Да. Его превосходительство приказывает, чтобы девицу Лусьеву немедленно отвезти к Леневской, а завтра он сам ее увидит…

– Гм… А как же с прокурорским надзором… Может выйти неприятность… Знаете, как они щепетильны…

– Я позволил себе намекнуть… Они засмеялись, говорят, что знают и прокурорскому надзору нечего тут вмешиваться… Если надо будет, говорят, я сам перетолкую… Тут, говорят, огромнейшее и глупейшее недоразумение…

– Странно!

– Странно!

Оба потаращили друг на друга глаза, пожевали губами.

– Распоряжение вышло, не наше дело рассуждать!.. – решил полицеймейстер и, возвратясь к Лусьевой, объявил ей волю губернатора.

– Кто такая ваша Леневская? – нахмурясь, спросила девушка.

– Софья Игнатьевна Леневская – почтеннейшая дама в городе, прекраснейшая особа, первая наша дама-патронесса… бессчетно много добра делает!.. Его превосходительство желает, чтобы до свидания с ним вы остались как бы под ее охраною.

Марья Лусьева сдвинула брови еще суровее. В глазах ее забегали опасные, враждебные огоньки.

– Я не поеду! – мрачно оторвала она.

– То есть, как это не поедете? – озадачился и озверился полицеймейстер.

– Не поеду!

– Но если начальник губернии…

– Не поеду! – истерически завизжала девушка. – Не поеду! Тащите силою, а по доброй воле не пойду! И всю дорогу буду кричать…

Полицеймейстер выкатил глаза и разинул было рот, чтобы гаркнуть, но Матьё вмешался.

– Позвольте, мадемуазель, позвольте… зачем горячиться? – примирительно и учтиво заговорил он. – Никто никуда силой вас не потащит… Вопрос только о том, где устроить вас до завтра… Его превосходительство желает лично вникнуть в ваше дело…

– Не поеду! – вопияла Лусьева.

– Но иначе нам вас девать некуда!.. – рассердился теперь и Mathieu. – Не в участке же вам ночевать!

– Я готова, если надо, ночевать в участке!.. А в чужой дом, к незнакомой какой-то даме не поеду… Ишь что придумали!.. Нет, не на дуру напали! Знаю, что это значит, куда вы меня приглашаете!..

– Что вы воображаете? – рявкнул – не вытерпел полицеймейстер. – Как вы смеете? Перед вами, сударыня, люди официальные!

– Тигрий Львович! Тигрий Львович!

– Да что Тигрий Львович? Терпения, сударь мой, нет…

– Не поеду! – крепко кусая губы, ломая пальцы, твердила девушка, с тупым, неподвижным взглядом, сосредоточенным на спинке стула. – Хитры! Леневскую какую-то сочинили!.. Говорили бы прямо, что вам велено отвезти меня в сумасшедший дом!..

Полицеймейстер и чиновник особых поручений обменялись многозначительными взглядами.

– Гм… ларчик просто открывается!.. – пробормотал про себя Матьё.

– Послушайте! Честью я вам клянусь, что ошибаетесь!.. – горячо заговорил он вслух. – С какой стати? Помилуйте! Нам и в голову не приходило…

Полицеймейстер, беспомощно разведя руками, снова прошел к телефону.

– Кто говорит? а? что? Громче!

– А? – отозвался ему знакомый начальнический тенор. – Боится? Чего боится?.. А?.. Что в сумасшедший дом?.. Ха-ха-ха! Вот чудачка!.. Да-да-да… Однако, это любопытно, что вы говорите… Да-да-да-да-да-да… Это подтверждает…

– Куда же прикажете устроить ее, ваше превосходительство? – возопил с отчаянием полицеймейстер: возня с Марьей Лусьевой надоела ему, что называется, «до шпенту».

– Ну… поместите ее в каком-нибудь приличном отеле!.. Да-да-да… Разумеется, в отель!.. Адрес сообщите Софье Игнатьевнье… Она так добра, желает заехать… Ну, и маленький надзор… на всякий случай…

Телефон замолк.

Поместиться в отеле Марья Лусьева согласилась сразу и с радостью.

– В отель я не боюсь… Только не в «Феникс»… мне стыдно…

– В «Золотом олене» можно… Вы уж, Матвей Ильич, будьте добренький – оборудуйте это, а я – к его превосходительству…

– Очень рад.

Как скоро Марья Ивановна оказалась на новоселье, в коридоре гостиницы появился неизвестного звания и полупочтенной наружности господин. Он много шутил с прислугой, по-видимому, давно и отлично его знавшей, очень интересовался электрическим освещением, внимательно и подробно, раз по десяти, изучал железнодорожные расписания на стенах, театральные афиши и торговые рекламы и ни на минуту не выпускал из поля зрения дверь в номер Марьи Лусьевой.

* * *

– Я прямо и откровенно говорю вам, генерал: не в службу, а в дружбу!

– Уважаемая Софья Игнатьевна, вы знаете, что я всегда заранее готов сделать для вас все, что от меня зависит. Но дело, о котором вы просите, принадлежит к разряду тех, что либо гаснут сами собою, без всяких просьб, либо должны гореть, и уже никакие просьбы потушить их не в состоянии. Ваша несчастная кузина…