– А там бы их и цап! – засмеялся губернатор. – Потому что отправлена телеграмма о задержании. Да-да-да-да.

Смеялась и Леневская.

– А там бы их и цап! И на вашей душе был бы грех, потому что мои трусихи непременно умерли бы от страха!

– Скажите, пожалуйста: кто ее лечил в Петербурге?

Леневская подняла брови в недоумении.

– Хоть убейте, не вспомню… Надо справиться у баронессы: у нее от него медицинское свидетельство есть и рекомендации к южным врачам… Кнабенвурст?.. Газеншмидт?.. Нет! Потеряла фамилию: немец какой-то известный.

– Да-да-да-да! Престранная, однако, у нее форма помешательства! И откуда она все это знает и с такой обстоятельностью? Мне Матвей Ильич передал: в такой говорит последовательности и с такими подробностями… Просто, говорит, – хотя мы и мужчины, но, – извините уж, Софья Игнатьевна, – даже и нашему брату-грешнику кое-какие новости открыла… Как это – у нее? Где могла взять примеры? Леневская досадливо отмахнулась рукою.

– Милейших тетушек благодарить надо! Филантропки умнейшие!

– Боже мой! – пошутил губернатор, – не живем ли мы в последние времена? Софья Игнатьевна, королева филантропок, – и вдруг – против филантропии!

– Позвольте, позвольте, mon general… Я сама филантропка, но все в меру: я возмущаюсь экзальтацией… Я тоже охотно покровительствую всем этим… падшим, помогаю им, чем могу, когда они раскаиваются, но брать наказанных к себе в дом на попечение или прислугою, как делала покойная кузина Рюлина, но допускать их к общению с семьею, – нет! извините, Порфирий Сергеевич! для этого я не имею довольно гражданского мужества!.. У меня дочери! Их чувства чисты, их мысли невинны, а вот вам образец, какой разврат могут втихомолку влить подобные госпожи в ум девушки… Я, конечно, далека от того, чтобы приписывать этому все помешательство Маши, но не сомневаюсь, что, при других условиях, оно было бы менее… эротическое!..

– Кстати, – остановил ее губернатор, – вы не думаете посоветоваться о ней с здешними врачами? Ведь у нас два недурных психиатра… К Тигульскому больных привозят со всей России…

Леневская остро взглянула на генерала.

– По вашему тону, – сказала она, – я заключаю, что оно будет нелишним?

Губернатор пожал плечами.

– Да, пожалуй!.. – возразил он, – оправдательный документ в деле никогда не вредит.

Леневская отвечала:

– Консультации врачей, откровенно вам скажу, я очень не хотела бы. Во-первых, оба наши психиатра между собой на ножах, и когда один говорит: «белое», другой считает своим непременным долгом спорить: «нет, черное!» Они только перепугают мою бедную Машу и смутят баронессу… А затем: я отдаю справедливость их знаниям, но какой же авторитет могут они иметь после столичных знаменитостей? Машу светила лечили!.. Их можно запросить…

– Да-да-да-да!.. Вы скажите баронессе, чтобы она представила мне медицинское свидетельство, о котором вы говорили. Мы, может быть, действительно, запросим врача по телеграфу, – для несокрушимой прочности наших оплотов, знаете ли!.. А с здешними врачами все-таки посоветуйтесь: видите ли, оно нам важно, что – после факта и местные. Не надо ничем пренебрегать. Вам же, для общественного мнения, против сплетен полезно… Скандал это во всяком случае большой, и его в мешок не сразу спрячешь… Консультация, пожалуй что, – уж чересчур. Довольно, если пригласите Тигульского. Он, хотя великий дипломат и, говорят, охотник даже взяточки побирать, но – не пойман, не вор, а в своей специальности он маг и волшебник…

– Очень хорошо, – с радостью согласилась Леневская, – я сейчас же… А фамилию доктора, который лечил Машу в Петербурге, я вспомнила… то есть, вспомнила, что она у меня отмечена в записной книжке: баронесса так его расхвалила, что я на всякий случай… позвольте… позвольте… нет, то зубной эликсир!., нашла: вот… Карл Атанасович Либесворт, Невский, 666.

– Прекрасно-с, мы, в случае надобности, с ним снесемся.

Леневская встала.

– Так что, general, если припадок моей бедной племянницы уже кончился и она дала вашим чиновникам разумные ответы, не рассказывая никаких страшных романов…

– То дело ограничится вопросом об официально заявленном ей требовании быть записанной в разряд известных женщин. А это требование мы отклоним – на основании предъявленного нам медицинского свидетельства о психической ненормальности и за вашим поручительством.

– А если припадок еще владеет ею, и она опять наговорит Бог знает чего?

– Тогда неприятно. Дело придется передать судебной власти.

– На основании показания сумасшедшей?!

– Мы не имеем права делать самостоятельных заключений об ее сумасшествии. Установить, что она не в своем уме, будет делом следствия и экспертизы.

– Но, Боже мой! Что значит, – суд?!

– Нет, какой же суд? Только следствие. Раз будет выяснен факт сумасшествия, дело прекратится производством.

– Но, как бы то ни было, огласка и волокита?!

– Что делать?!

– Бедное дитя! Бедная баронесса! Они будут совсем компрометированы. И сколько родных восстанет… Ужасно!

– Избежать, к сожалению, нельзя. Форма-с!

– Но какая же цель? Ведь все равно вот эти труды окажутся ни к чему… Нет ничего больше и кроме того, что я вам открыла. Тут все!.. Зачем же искать пустого места?

– А для торжества и контроля правосудия. Форма-с!

– Странно! И никак нельзя предотвратить?

– Никак, Софья Игнатьевна! Если бы дело замолчала полиция, – в него легко может вмешаться прокурорский надзор, – и тогда реприманд полиции. Если промолчит прокурорский надзор, – существует на свете жандармский полковник…

Леневская сокрушительно вздохнула.

– Мой Бог! Сколько у нас властей! Ах, в старину было все проще и лучше… Ну, будем надеяться, что моя милая девочка уже умница и не поставит нас во все эти неприятные перспективы… Во всяком случае, сердечное, душевное спасибо вам, excellence!.. У вас золотое сердце!..

– Помилуйте.

– Нет, нет!.. Это редкость!.. Столько гуманности… столько теплоты…

– Ну что? – встретил губернатор полицеймейстера и Матьё Прекрасный, когда они прибыли от Лусьевой. Mathieu казался сконфуженным, полицеймейстер был мрачен.

– Полный отбой по всему фронту, ваше превосходительство! – заявил Mathieu. – Знать ничего не знает, ведать не ведает. Совсем другой человек. Нельзя узнать против вчерашнего. Очнулась и ничего сама о себе и вокруг себя не понимает.

– Гм…

– Меня сразу признала, а Тигрия Львовича нет. «Помню, – говорит, – что-то, как в тумане… Может быть, и видала вас когда-нибудь… Извините!.. Светлые пуговицы… Участок… Умоляю вас: что еще я вчера натворила? Я знаю, что на меня временами находит… Как я здесь очутилась? Где тетушка Ландио? Где тетушка Леневская?»