– Успокойся, – цежу приглушенно, притискивая телом к матрасу.

– Успокоюсь, когда ты уберешься из комнаты! Не хочу тебя видеть!

– Лиза…

– Убирайся, сказала! – вопит, не позволяя ничего сказать. – Убирайся, или уйду я…

– Хорошо, – долблю неохотно. – Уйду, блядь… Успокоишься, приходи. Или напиши, я приду. Слышишь меня? Слышишь?! Успокоишься, закончим долбаный разговор.

– Ничего я заканчивать не хочу! Все и так понятно…

– Ничего, блядь, непонятно, – наклоняюсь и зачем-то кусаю ее за губу.

Кусаться ведь – не целоваться. Кусаю еще… Она шумно тянет воздух. Я всасываю искусанную плоть. Тогда встречаю сопротивление – царапает мне руки и всем телом толкается.

– Убирайся, сказала!

Сжимаю зубы и позволяю Дикарке спихнуть себя с кровати. С каждым вдохом нутро все яростнее шмонает. Трясет настолько, что проступает дрожь в руках.

Замираю, чтобы перевести дыхание.

– Напишешь? – выталкиваю сипло.

– Нет! – и бросает в меня подушкой.

Ловлю машинально. Прижимаю к груди, вдыхая ее запах.

– Я спать не буду, – признаю грубо, но откровенно.

– Это твои проблемы!

– Не будь такой, – давлю сердито и, блядь, испуганно.

– Какой? – вспыхивает Лиза как спичка. Садится на кровати. Прожигает взглядом, разя током. – М? Какой не быть? Что не нравится? Иди себе другую найди! Эта кукла, – указывает себе в грудь, – сломалась! Но ты же великий манипулятор… Дерзай дальше, Чарушин!

– Я тебя… – все силы стаскиваю, чтобы это выдохнуть. – Я тебя люто. Только тебя.

Лиза вздрагивает. Улавливаю, как спадает ее злость. Но не до конца, конечно. Мотнув головой, опускает взгляд.

– Я теперь не знаю, что это значит.

По моим венам летит какая-то горячая и хмельная смесь. Грудь и голову разрывает гудящими вибрациями.

– Знаешь, – убеждаю агрессивно.

– Не знаю! – повышает голос в ответ. – Правда, Артем… Уйди вон!

Знаешь, наверное, правду говорят,

что дважды в одну реку не войти…

© Лиза Богданова

Когда Чарушин ушел, я расплакалась. Да, в прошлом, в силу своего воспитания, забитости и страхов, я принимала неправильные решения и совершала ошибки. Однако то, как именно это сейчас интерпретировал Артем, попросту возмутительно!

Он ведь фактически назвал меня больной.

Будто любой мне способен что угодно внушить. Будто я сама своих чувств не понимаю. Будто люблю его, только когда он на меня влияет.

Чарушин ждет, что я успокоюсь. С тем и уходил, рассчитывая дать мне остыть. Я же, чем дольше думаю о том, что он сказал, тем сильнее становится моя обида. Нет, самые острые эмоции, конечно же, стихают. Но печаль углубляется и разрастается в самой чувствительной части моей души.

После полуночи, едва выхожу из ванной, на мой телефон начинают приходить сообщения. Судя по сигналам, одно за другим. Только у меня нет желания на них реагировать. Забираюсь в постель, кутаюсь в одеяло по самые уши и, прикрывая глаза, старательно выравниваю дыхание.

Сердце последнему крайне противится. Продолжает гулко бахать в груди.

Как он мог? Как?!

По привычке искала Чарушину оправдания, но понимания его выпаду никак не удавалось найти.

Электронные часы на моей тумбочке показывают два прямоугольных ноля, и за ними сорок семь, когда дверь бесшумно открывается. Догадываюсь об этом лишь по вспышке света, который проникает в темную комнату с коридора.

Не оборачиваюсь, даже не шевелюсь. Дыхание придерживаю.

Полумрак возвращается. Слышу шаги, а мгновение спустя тяжелый выдох Чарушина. Еще пара секунд, и он ложится на кровать позади меня.

– Повернешься ко мне?

Сложно понять: вопрос это или просьба. Он говорит тихо, а у меня слишком громко стучит в висках.

Я пробую сделать вдох, в груди сразу же поджог случается. За ним горячими волнами дрожь разлетается. Но я дотягиваю кислород до легких и медленно оборачиваюсь.

Подкладывая ладони под щеку, замираю напротив Артема, радуясь царящему вокруг нас полумраку. Его глаза мерцают, но всех эмоций разглядеть нереально. И это хорошо. Не хочу сейчас принимать. И свои выдавать тоже желания нет.

– Я принес твое крыло, – сообщает Чарушин шепотом.

– Хорошо, – роняю так же тихо. Выдерживая паузу, добавляю: – Оставь под подушкой.

Шумный вздох. Шорох простыней. Улавливаю движение его руки – возвращает подвеску, куда я сказала.

Пауза.

– Ты все еще обижена? Я писал, ты не ответила...

– Черт, Артем, конечно, я все еще обижена! – выпаливаю для самой себя неожиданно. – Честно?! Я бы хотела покинуть этот дом прямо сейчас!

Неясный гортанный звук. Отрывистый вздох. Обжигающее прикосновение ладони – осторожно скользит по моему плечу. Не дергает меня на себя, как обычно бывает у нас в постели. Сам пододвигается. Касается лицом моего лица. Вдыхаю его горячий выдох.

– Не уходи, – в этом шепоте уже отчетливо слышна просьба. – Давай как-то решим.

– Ты считаешь меня больной! Ведомой и зависимой… – выдвигаю дрожащим голосом. – Как это можно решить?

– Не считаю, – выдыхает Чарушин с неясными для меня печальными нотками. – Больной не считаю. Откуда ты такое взяла только?

– Да из твоих же слов!

Толкаю его в грудь.

– Я не то имел в виду! – отражает сердито, не позволяя себя отпихнуть.

– Как не то?! – злюсь еще сильнее.

– Так! – напирает он.

– А знаешь… – шепчу задушенно. На волне своей боли бью, не отмеряя силы: – Знаешь, наверное, правду говорят, что дважды в одну реку не войти. И нам не стоило! Сейчас это понимаю. Не стоило и пробовать! Не было бы сейчас больно… – резко глохну, когда Артем зажимает мне ладонью рот.

– Молчи, – сипит приглушенно.

И как только я затихаю, прекращая дергаться в его руках, отпускает и перекатывается на спину. Закладывая за голову руки, смотрит куда-то в потолок. Знаю, что ничего там не видит – слишком темно. Но, тем не менее, сохраняет неподвижность.

Я все жду, когда успокоится. Собираю какие-то более трезвые мысли, которые стоило бы озвучить уже ровным тоном, без всяких всплесков. Однако все это оказывается ненужным, когда Чарушин поднимается и выходит из комнаты.

Ночь проходит ужасно. Я не сплю. Скорее, в каком-то коматозе нахожусь. Мозг продолжает работать, мысли сыплются практически непрерывно, и при этом мне еще что-то снится.