Сознание Сони не сразу приняло, что это она, это ее отражение, сотни раз повторенное, даже не искаженное. Она поежилась, озираясь в поисках выхода или подсказки. Но со стен растерянно хлопало глазами свое лицо, сужая пространство, доводя до головокружения. Софья взмахнула рукой – и сотни ее копий повторили жест; приоткрыла губы, поперхнувшись воздухом – и множеством клонов согнулись такой же нелепой дрожью.

Время ощущалось отдаленно, лишь пробегал мурашками хлад, исходивший от серебрящейся поверхности. Лучи света погружались в путы взаимных отражений. И среди них слабо брыкалась, как муха в паутине, одинокая пленница льора. Они повторяли за ней малейшее движение. Которая настоящая из них?

Она припоминала историю, рассказанную одним из учителей в школе: будто в давние времена какому-то дворянину изменила его возлюбленная, и в наказание он запер ее в комнате с зеркальными стенами. Через неделю она сошла с ума.

Этого же добивался Раджед? Лабиринт осознания… Вот, где начиналась настоящая ловушка. Не рудник, не мучения тела – только сотни зеркал. Софья сглотнула желчь подступившей дурноты, закрывая лицо руками, чтобы не потеряться в этом бесконечном пространстве.

Откуда Раджед ведал, что она ненавидела зеркала? Боялась их, хотя в ее комнате родители беспечно установили самое большое, во весь гардероб. Но мимо него удавалось всегда проскальзывать быстро, игнорировать, как слишком привычный элемент интерьера. Софья не любила свое отражение, вечно теряясь в вопросе, чье это лицо, чьи глаза. Каждый раз что-то болезненно теряло синхронность в мыслях: кто-то из зеркала и кто-то живущий – разные люди. Обманная хрупкая оболочка, молодая, притягательная. И тяжелый камень размышлений и разочарования в людях, который, казалось, вечно лежал на сердце. Разные существа. Совершенно разные.

Соня лишь больше разозлилась на Раджеда: даже если он не ведал о ее тайной фобии, то делал ей снова больно. Он снова мучил, не получив должной благодарности. Да, она в отчаянии попросила его защитить Сарнибу, но она не клялась, что ради этого останется в башне. Никто не имел права распоряжаться ею как вещью! Но ведь… и льор не был обязан слушать приказ какой-то девчонки.

Софья сдвинула брови, оскаливаясь. Клоны отражений повторили, отчего лицо вновь исказилось, застыло нейтральной маской. Смотреть на эти множество раз повторенные гримасы? Бессмысленно. Пленница приблизилась к одному из зеркал, пробуя его на ощупь, но стекло оказалось непроницаемым и гладким. В душе у Раджеда тоже стоял какой-то зеркальный барьер, который отражал лишь проекцию его собственных мыслей, не пропуская воззвания других. А, может, так у каждого. Каждый заперт в своей зеркальной комнате.

Соня ступила с опаской на зеркало, поднимаясь по стене и проходя по потолку. Хотя кто разберет, когда законы гравитации не действовали, да и обстановка совершенно не менялась. Зеркала, зеркала – острые пики взоров с той стороны, осколки собственных сущностей. Смещенное восприятие окутывало прозрачным саваном, холод нависал равнодушием. Софья ощупала все стены, каждый угол, старательно игнорируя свои отражения, но они все подступали, выискивая ее, вытаскивая, заставляя это странное существо из головы принять, наконец, что еще тащит на себе сосуд из мышц и костей.

Софья ненавидела собственное тело, этот хрупкий предмет необходимого быта, это несимпатичное во многих проявлениях свидетельство земной жизни. Зеркала и видеосъемка слишком откровенно напоминали, что у души есть еще вместилище. А вырваться бы! Лететь, расправляя белые крылья. Но белые ли? И куда лететь? Софья бессильно прислонилась лбом к зеркалу, тяжело дыша, словно пробежала кросс на короткую дистанцию. Она осознала: из этой ловушки выхода нет. Льор выжидал, когда она взмолится, когда предмет женского тщеславия сведет ее с ума. Но она решила принять это испытание, уже ради себя, коль скоро ей обещалось какое-то осознание. С горящими презрением глазами она узрела себя посреди тысяч танцующих призраков, холодных виллис. Соня укусила себя за палец, намеренно до крови, отрезвляя.

«Какое жестокое лицо, – прочертила она алый след на безупречной белизне. – Это я? Может, в чем-то он и прав. Он уже дважды рисковал жизнью ради меня, а я только обвиняла его. Но я не умею прощать. Жестоко!»

Софья сжала зубы, всматриваясь в свое отражение, показавшееся в высшей мере отчужденным. Какое-то холодное, хоть и юно-нежное лицо уставилось на нее из потусторонней глубины. Зеркало крало образы, танцевало тенями. И страшнее нет, чем встретиться со всех сторон с самим собой, с этой телесной оболочкой, которую носить короткий или длинный срок. Так наполняла ли ее душа?

Софья металась от зеркала к зеркалу, не находя ни двери, ни окна. И в этом пространстве звенели собственные мысли и чувства, двоились и троились разные рубежи собственного образа. Казалось, что она совсем не знает, кто это, что за картины летят на нее. В лживой глубине стекол маячил какой-то человек, один из многих, за которыми она всегда отрешенно наблюдала. Да, она всегда лишь рассматривала, как копошатся другие, как мимо нее течет людская жизнь. А кто ж она? Королева среди призраков? Тайный созерцатель великих печалей мира? Без собственной судьбы, без желания выбирать, чувствовать. Проще замкнуться на мысли, будто стоило родиться в другие эпохи, уйти на страницы книг. Глупости. Какие же глупости. В других эпохах будто было лучше!

Она… затворенная в своей раковине, как будто боялась себя, опасалась совершить ошибку. И ничего не делала, никому не доверяла, обо всех думала хуже, чем они оказывались. Да если бы… Люди раз от раза разочаровывали ее, как и Раджед теперь.

Нет-нет, ее вела правда, а не кривда зеркал, она слышала где-то в отдалении пение самоцвета, что составлял волшебный саркофаг над Ритой. Узнать бы, за какой из стен. Соня закрыла глаза, уже не обращая внимания на зеркала: пусть отражения кружатся без нее. Лабиринт осознания, чтобы увидеть себя под разными углами, но узреть вовсе не то, во что желал превратить ее льор. Она шла за сестрой, она желала спасти.

Песня самоцветов звала ее. И пусть тело поймал однотипный кордебалет отражений, душа рвалась прочь из ловушки, разрывая кожу, точно сквозь сведенные лопатки проступали крылья. И в тот момент она ощутила, как жжется между ключиц жемчужина. Как же она забыла!

«Жемчужина и нож. А может и получится, – пронеслась молния надежды, но тут же раздался раскат гнева: – Ты меня достал!»

– Ну, хватит! – непроизвольно громогласным эхом прозвучал голос Софьи. – Хватит.

И в тот миг зеркала пали, рассыпались вихрем осколков, подхваченные неведомой магией. Они не причиняли вреда, их разбрасывали в разные стороны незримые прозрачные нити, линии. Соня не ведала названий, упоенная созерцанием.

Наваждение растворилось: вновь предстал зал с молочно-белыми шелковыми обоями, нежилой, с зачехленной мебелью.

– Нет! Будь ты проклят, Иотил! Это твои уловки! Жемчуг! София! – тут же раздался нечеловеческий рев, который словно подхватили все чудища с картин и мозаик. Они выражали волю хозяина, шипели и выли на сбежавшую узницу.

Соня гордо выпрямилась, почудилось, что и впрямь за спиной распростерлись крылья, которые несли ее через десятки новых залов на зов самоцвета. Она постепенно училась различать их голоса. Они говорили, когда открывался вещий слух.