class="stanza">

Один из них, отставив ногу,

Губами гордо пожевал,

Спросил по-русски князя: много ль

Тот взять за них бы пожелал?

Князь непритворно удивился:

Ливонцев сызмальства любя,

Он сам скорей бы удавился,

Чем отпустил их от себя.

А чтоб им жить, на Псков любуясь,

Чтоб сверху город был видней,

Пусть башню выберут любую,

И он повесит их на ней.

Наутро, чуть еще светало,

Князь приказал трубить в рога:

Дружинам русским не пристало,

На печке сидя, ждать врага.

Скорей! Не дав ему очнуться,

Не давши раны зализать,

Через границу дотянуться,

В берлоге зверя наказать.

Был воздух полон храпом конским,

Железным звяканьем удил.

На запад, к рубежам ливонским,

Князь ополчение водил.

И, проходя под псковской башней,

Войска видали в вышине,

Как три властителя вчерашних

Висели молча на стене.

Они глядели вниз на ели,

На сотни верст чужой земли,

На все, чем овладеть хотели,

Но, к их досаде, не смогли.

. . . . . . . . . . . . . . .

Коням в бока вгоняя шпоры,

Скакали прочь под гром подков

Ливонец и князек, который

Им на словах запродал Псков.

Два друга в Ригу за подмогой

Спешили по глухим лесам

И мрачно грызлись всю дорогу,

Как подобает грызться псам.

Сжимая в ярости поводья,

Князька ливонец укорял:

«Где Псков? Где псковские угодья,

Что на словах ты покорял?

Зачем ты клялся нам напрасно,

Что плохи русские войска?..»

И кулаком, от стужи красным,

Он тряс под носом у князька.

Глава шестая

…и бысть съча ту велика Нъмцевъ и Чюди…

Новгородская Первая Летопись

На голубом и мокроватом

Чудском потрескивавшем льду

В шесть тыщ семьсот пятидесятом

От сотворения году,

В субботу, пятого апреля,

Сырой рассветною порой

Передовые рассмотрели

Идущих немцев темный строй.

На шапках – перья птиц веселых,

На шлемах – конские хвосты.

Над ними на древках тяжелых

Качались черные кресты.

Оруженосцы сзади гордо

Везли фамильные щиты,

На них гербов медвежьи морды,

Оружье, башни и цветы.

Все было дьявольски красиво,

Как будто эти господа,

Уже сломивши нашу силу,

Гулять отправились сюда.

Ну что ж, сведем полки с полками,

Довольно с нас посольств, измен,

Ошую нас Вороний Камень

И одесную нас Узмень.

Под нами лед, над нами небо,

За нами наши города,

Ни леса, ни земли, ни хлеба

Не взять вам больше никогда.

Всю ночь, треща смолой, горели

За нами красные костры.

Мы перед боем руки грели,

Чтоб не скользили топоры.

Углом вперед, от всех особо,

Одеты в шубы, в армяки,

Стояли темные от злобы

Псковские пешие полки.

Их немцы доняли железом,

Угнали их детей и жен,

Их двор пограблен, скот порезан,

Посев потоптан, дом сожжен.

Их князь поставил в середину,

Чтоб первый приняли напор, –

Надежен в черную годину

Мужицкий кованый топор!

Князь перед русскими полками

Коня с разлета повернул,

Закованными в сталь руками

Под облака сердито ткнул.

«Пусть с немцами нас бог рассудит

Без проволочек тут, на льду,

При нас мечи, и, будь что будет,

Поможем божьему суду!»

Князь поскакал к прибрежным скалам,

На них вскарабкавшись с трудом,

Высокий выступ отыскал он,

Откуда видно все кругом.

И оглянулся. Где-то сзади,

Среди деревьев и камней,

Его полки стоят в засаде,

Держа на привязи коней.

А впереди, по звонким льдинам

Гремя тяжелой чешуей,

Ливонцы едут грозным клином –

Свиной железной головой.

Был первый натиск немцев страшен.

В пехоту русскую углом

Двумя рядами конных башен

Они врубились напролом.

Как в бурю гневные барашки,

Среди немецких шишаков

Мелькали белые рубашки,

Бараньи шапки мужиков.

В рубахах стираных нательных,

Тулупы на землю швырнув,

Они бросались в бой смертельный,

Широко ворот распахнув.

Так легче бить врага с размаху,

А коли надо умирать,

Так лучше чистую рубаху

Своею кровью замарать.

Они с открытыми глазами

На немцев голой грудью шли,

До кости пальцы разрезая,

Склоняли копья до земли.

И там, где копья пригибались,

Они в отчаянной резне

Сквозь строй немецкий прорубались

Плечом к плечу, спиной к спине.

Онцыфор в глубь рядов пробился,

С помятой шеей и ребром,

Вертясь и прыгая, рубился

Большим тяжелым топором.

Семь раз топор его поднялся,

Семь раз коробилась броня,

Семь раз ливонец наклонялся

И с лязгом рушился с коня.

С восьмым, последним по зароку,

Онцыфор стал лицом к лицу,

Когда его девятый сбоку

Мечом ударил по крестцу.

Онцыфор молча обернулся,

С трудом собрал остаток сил,

На немца рыжего рванулся

И топором его скосил.

Они свалились наземь рядом

И долго дрались в толкотне.

Онцыфор помутневшим взглядом

Заметил щель в его броне.

С ладони кожу обдирая,