– Что неплохо, Квини, как мне кажется.

– Психотерапия утомляет. Я после нее едва тащусь на автобусную остановку. А потом сижу и бесцельно таращусь в окно. Я почти всегда проезжаю свою остановку, потому что мой мозг ничего не усваивает до следующего дня.

– Но тебе же с каждым разом становится лучше? Ты ведь можешь хотя бы выплакать всю накопившуюся печаль? От этого должен быть катарсический эффект.

– Какой смысл в слезах? – спросила я.

– Знаешь, это самая психопатичная фраза, которую я когда-либо слышала.

– Сильные черные женщины не плачут, – ответила я.

Веревочка воздушного шарика соскользнула с моего запястья, и порыв ветра унес его прочь.

В сад вышла Диана с двумя кусочками торта на бумажных тарелках. Очевидно, лучший фарфор в сад выносить не разрешалось.

– Вот такая пустая трата денег твоей подруги, – сказала она, глядя вслед улетавшему шарику.

Она подала нам тарелки и встала рядом, уперев одну руку в бедро, а второй прикрыв глаза от солнца.

– Дедушка велел мне сделать что-нибудь полезное и полить сад. Нельзя просто сюда приехать и отдохнуть, да? – фыркнула она и направилась к крану для полива. Потом открыла воду и принялась искать лейку.

– Ну-ка воду не тратить! – рявкнул из теплицы дедушка.

Диана посмотрела на нас и в отчаянии закрыла глаза.

– Мне пора, – сказала Дарси и встала. – Завтра важный день на работе, – она одернула юбку.

– Да? А что будет? – спросила я, протягивая ей руки, чтобы она помогла мне встать. – Что-то слышно про всю эту историю с Тедом? Тебя позвали в качестве главного свидетеля? Скажи им, что я девственница.

Мы рассмеялись. Смеяться было так непривычно. Как будто сесть за руль после того, как много лет не водил машину и вообще забыл о существовании автомобилей.

– Никаких новостей, если тебя это утешит, – сказала Дарси, обуваясь у дверей. – Я очень рада была тебя видеть. И познакомиться, наконец, с твоей мамой.

Я открыла дверь и обняла ее на прощание.

– Ты намного лучше, чем тебе кажется, – сказала она и пошла прочь по тропинке.

Я вернулась в кухню и обнаружила бабушку, она всматривалась в духовку с изъятой у Дианы зажигалкой в руке.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Не зажигается. Я не буду платить за ремонт! – сказал она, встала на колени и просунула голову внутрь духовки. – Мама ушла, пока вы сидели в саду. Оставила тебе открытку, – бабушка показала на стол, не вынимая головы из духовки.

Я увидела розовый конверт, на котором было написано мое имя почти не отличимым от моего почерком.

Я налила себе воды, взяла открытку и ушла наверх. Открыла конверт. На лицевой стороне розовым было написано «Моей дорогой дочери в день рождения». В углу красовалась яркая желтая наклейка «99 пенсов», которую она забыла снять.

Я забралась в кровать и еще раз перечитала поздравление. Из сада доносилась музыка – это Диана поливала цветы, включив песню на телефоне.

Я нажала кнопку «отправить» и выглянула в окно. В отдалении парил подаренный Дарси шарик.

– Я думаю, пора поговорить о вашем звонке.

Я поморгала, делая вид, что не понимаю, о чем Джанет ведет речь.

Она посмотрела на меня и вздохнула. А ведь психотерапевты больше всего должны избегать вот такой своей реакции, разве нет?

– Из бассейна, – напомнила она.

– Да, а что такое? – спросила я таким тоном, из которого, на самом деле, уже давно должна была вырасти.

– Квини, вы воспитывались совсем не в тех условиях, в которых должны были, – сказала Джанет. – Вы стали свидетелем травмирующих событий, вы нуждались в любви и заботе, и мне очень жаль, что вы их не получили.

– Все нормально, вы же не виноваты, – резко ответила я. – Такое бывает. И часто бывает именно в нашей культуре. Черных девочек учат знать свое место.

– Вам не кажется, что вы до сих пор держитесь за эту установку? Что вы сами себе это навязываете? Что должны молчать, знать свое место? Звучит именно так, – с сочувствием сказала Джанет. – Возможно, вы соглашаетесь на такие действия сексуального характера, чтобы тоже не раскачивать лодку, чтобы…

– А как я могу за нее не держаться? – перебила я. Сегодня я, похоже, была в ударе.

– Мне кажется, Квини, что вы пытаетесь взвалить на себя не свой груз. Нельзя взять на себя боль всей расы.

– Я не пытаюсь взять на себя груз, он просто есть и все! – в моей груди нарастала ярость. – Я не могу взять его и бросить.

– Вы так это воспринимаете? – спросила Джанет максимально спокойным тоном, пытаясь сгладить мое раздражение.

– Это так и есть! – я начала повышать голос. – Я не могу однажды проснуться и не быть черной женщиной, Джанет. Я не могу куда-нибудь зайти и не быть черной женщиной , Джанет. В автобус, в метро, в офис, в столовую. Громкой, наглой, сволочной, злой, горластой, конфликтной сучкой!

Я перечислила все слова, которыми меня обычно называют.

– Иногда еще называют качества, которые якобы считаются хорошими: у тебя поставлена речь, ты на удивление образованна, ты экзотична. Мое любимое – «ты секси». Полагаю, я должна быть рада вообще хоть какому-то проявлению внимания. Я начинала свирепеть. – Когда я иду гулять с подругами, парни говорят им: «Я хотел бы пригласить тебя на ужин», а потом точно так же подходят ко мне, трогают меня за задницу и сообщают, что увезли бы меня к себе и трахнули, перекинув через спинку дивана. И прошедший год показал, что рядом со мной не может быть мужчины, который бы любил меня, который мог бы остановиться и подумать, что со мной происходит.

Я вцепилась ногтями в подлокотники кресла.

– Я не могу влюбиться так, чтобы не пересрать все своей боязнью быть отвергнутой просто за то, что я родилась вот такой. Знаете, каково это, Джанет?

– Нет, Квини, не знаю.

– Именно. Так что при всем уважении, не вам мне рассказывать, как обращаться с этим «грузом».

– Хорошо, Квини, постарайтесь упокоиться. Следите за дыханием, – она налила мне воды.