учитывать, что у меня теперь больше нет сердца.

Пытаясь прогнать от себя провокационные мысли, я решил позвонить маме. Хотел сделать это ещё утром, сразу после кошмарного сна, но сначала было слишком рано, даже для такого «жаворонка» как она, а потом меня поглотила уборка и работа.

А сейчас, вечером, я всё же набрал её номер, и мы проговорили целых два часа – неожиданно много для двух взрослых людей с разными графиками, характерами и взглядами на жизнь. До этого я не созванивался с ней полгода, если не больше и, признаться по правде, не испытывал такого желания. Я всегда чувствовал себя своего рода обузой для неё – как, наверное, и любой ребёнок‑инвалид. Поэтому, как только я вырос и стал самостоятельным, я отдалился, предоставив её самой себе. Она, в общем‑то, не возражала. Но сегодня я понял, что нам нужно пообщаться. Что моя детская травма, за которую зацепилась во сне Стелла, требует как минимум пристального изучения, а ещё лучше – проработки.

И, знаете, что было? Я сказал ей, что я её люблю. Что благодарен ей за мою жизнь, за моё детство, за всё, что она для меня сделала, и вдвойне благодарен – за всё, чего не сделала. Что я родился такой, какой родился, и, значит, на это был какой‑то особый божественный замысел. Что если бы мне вновь дали возможность выбрать, в какой семье и у каких родителей родиться, я бы выбрал их с папой. А на отчима и сестрёнку я больше не злюсь. Ещё я сказал ей, что в последнее время чувствую себя лучше, и мне больше не нужен инсулин. Правда, она, кажется, в это не поверила, как и во всё остальное. Но самому мне стало гораздо легче, когда я высказался.

После того, как я повесил трубку, я некоторое время задумчиво сидел с телефоном в руках, потом открыл мессенджер и написал Стелле короткое сообщение:

«Кажется, твои кошмары меня исцеляют. Спасибо».

* * *

Этой ночью мне снился прекрасный сон. Должны же мне когда‑нибудь сниться и хорошие сны. Едва я закрыл глаза, какая‑то сила нежно вытянула меня через макушку из тела, и мне стало так легко, уютно и тепло.

Все заботы я бросил позади. Все проблемы и даже память о них остались где‑то далеко‑далеко внизу, на земле, в этом пыльном, безжизненном городе. Я разом всё забыл, и токи горячей энергии побежали по моему до этого зажатому, словно окаменевшему телу. Какие же всё‑таки люди негативные и ограниченные. Выдумывают себе проблемы и не видят за ними настоящей жизни. Не видят этой чудесной ночи. Этой луны, этого тёмно‑синего бездонного неба, этих звёзд. Этих еловых лесов, пахнущих хвоей и терпкими дикими травами.

Я открыл свои чёрные бусинки‑глаза – маленькие, но выразительные и зоркие. Поводил в разные стороны носом, улавливая воздух, полный притягательных ароматов. И вот уже какая‑то неведомая сила изнутри моего нового тела подбросила меня вверх словно камень. Я сделал взмах перепончатыми крыльями – и взмыл в ночное небо, будто магнитом притягиваясь к лимонно‑жёлтой полной луне.

Я чувствовал себя не крохотной летучей мышью, а как минимум цепным псом, который после долгих лет заточения в будке, наконец, сорвался с привязи на волю. И если бы кто‑то в этот момент сказал мне, что утром я по собственной воле войду в своё человеческое тело – я бы ему не поверил.

Впрочем, какая разница. Утро будет так нескоро, что и думать о нём не хочется. Сейчас ночь – моё время, моя стихия.

Маленький моторчик в моей груди, быстро‑быстро стуча, нёс меня над лесами и полями со скоростью ветра. Я не знал, куда именно лечу, но моё тело как будто бы знало. Чувствовало кожей, костями.

Вдалеке показались жёлтые огни домов, и лес сменился деревнями и посёлками. Запахло дымом, поднимающимся из труб, жжёными поленьями. Наверное, ночь сегодня холодная, но я‑то не мёрзну, а вот люди топят печь, чтобы согреться. Спустившись ниже, я вдохнул поглубже этот запах, и тут же снова взмыл в небо, продолжая свой извилистый путь. Прощай, маленькая деревенька, пожелай своим жителям сладких снов, а мне нужно дальше.

Тёмно‑серый каменный коттедж‑замок, увитый плющом, я увидел ещё издалека. Сюда часто слетаются мои друзья, и я тоже люблю это место. Я спикировал под крышу и повис на ней вниз головой, рядом с ещё одной такой же летучей мышью.

«Привет», – сказала она мне без слов. Я не услышал её, а скорее почувствовал телом.

«Привет», – ответил я так же, на беззвучном языке.

Напротив нас, за стеклом, украшенным витражом, был чей‑то рабочий кабинет. Обтянутый тёмно‑зелёной тканью стол, лампа, какие‑то ещё предметы на нём. А вдоль стен – шкафы с книгами в старых, тёмно‑бордовых переплётах.

– Поздно уже. Почему не спишь? – я ощутил тонкую вибрацию человеческого голоса и узнал в говорящем Штефана. Говорил он на человеческом языке и, наверное, не на русском – потому что самих слов я не понимал, но то, что они означали, каким‑то образом чувствовал.

Голубоглазый подошёл к окну и, подняв голову, смотрел сначала прямо на нас – двух мышей – а потом на ночное небо.

– Я читал, – ответил ему с опозданием вкрадчивый баритон. Тоже до дрожи мне знакомый.

– Но книга закрыта, – подметил Штефан мягко. – Стэн, тебе пора отдыхать.

Константин встал из‑за стола, и