Она прерывается, открывает первые страницы и задумчиво смотрит на трансформации маленькой красной точки.

– Если бы твоя мама не решила сделать это с тобой… – она кладёт указательный палец с длинным ногтем в центр страницы, прямо на дрожащий эмбрион, у которого уже бьётся сердце под прозрачной кожей. – Но ты не родишься. Твоя мама сделает аборт.

– Она не делала аборт, – спорю я, но как‑то неуверенно. – И вообще, положи на место книгу! Ищи свою и меняй там что хочешь, а мою историю не трогай, слышишь!

– Пока ещё не делала, но скоро сделает, – едким голосом шептала Стелла, не обращая внимания на мои возмущения. – Это всё потому что твой отец её бросил.

– Он её не бросал. Может, они просто… просто поссорились. Потом помирятся.

– Неважно, что будет потом. Сейчас ты ей не нужен. К тому же, ты бы родился больным… Нет, пусть лучше она сделает аборт. Поверь, так всем будет легче. Спустя два года у неё родится девочка. От другого мужчины. А о тебе все забудут. Будто бы тебя и не было.

Маленький человечек в книге сжимается от страха и дрожит. Мне тоже становится как‑то не по себе. Внутри что‑то словно обрывается. Я начинаю слабеть и, кажется, постепенно становлюсь прозрачным.

– Эй, послушай, не трогай его! – я хочу спуститься с лестницы, но замечаю, что ног у меня уже нет – будто я больше не человек, а привидение – с хвостиком внизу, как в мультиках.

– Такой маленький… сколько тебе тут?.. Недель десять‑одиннадцать наверное?.. – она косится на меня, постукивая пальцем по центру листа. – Что ж, дальше ждать нельзя. Сейчас самое время.

Длинный острый ноготь вдруг резко вспарывает насквозь бумагу. Зародыш лопается, как маленький воздушный шарик, и вся книга заливается ярко‑алой кровью. Я кричу от боли, дёргаюсь и всё‑таки падаю с лестницы на пол. Всё вокруг теперь залито кровью, и кроме неё я ничего не вижу. Её тут, наверное, литры. Я барахтаюсь в ней, практически тону и захлебываюсь. Очень больно, настолько больно, что я даже не могу понять, что именно у меня болит. Как будто бы всё тело разорвало на части.

Я больше не могу говорить. Но если бы я мог что‑то сказать, то я бы, наверное, сказал ей что‑нибудь вроде:

– Ты самая мерзкая дрянь из всех, кого я встречал!

Когда я вскочил на кровати, мне сначала показалось, что за окном уже начался рассвет – всё вокруг было залито розовым светом. Но, как выяснилось, это всего лишь кристалл так подсвечивал огромную лужу крови, расползавшуюся вокруг меня из насквозь разодранной грудной клетки. Я думал, что по пробуждению увижу тут более плачевное зрелище, но мне повезло. Не считая сквозной раны в груди – такой широкой, что через неё было видно, как бьётся, вися на артериях, моё сердце, я был практически в полном порядке. Хотя, нет. Ещё правая нога валялась оторванной в противоположном углу – метрах в трёх от моей кровати. Крепко выругавшись, я пополз за ней через всю комнату. По дороге меня вырвало. Как хорошо, что я накануне не стал ужинать, поэтому рвало просто кровью и желудочным соком.

«Прикрутив» ногу на место, я какое‑то время лежал на полу – дожидался, пока кристалл до конца сделает своё дело и все кости и мышцы срастутся. Потом пошёл в ванную умываться. Качнувшись, опёрся руками на раковину, посмотрел на себя в зеркало в упор, и вдруг мои губы сами собой искривились. Я сполз вниз и свернулся калачиком, прямо как маленький, испуганный ребёнок.

* * *

Всё утро после столь фееричного пробуждения я вынужденно занимался уборкой – мыл полы и мебель, менял постельное бельё. Старое теперь, наверное, придётся выкинуть. В стиральной машинке оно вряд ли отмоется, а если я принесу такое художество в химчистку, то там меня сразу же сдадут в полицию, посчитав, что я кого‑то с особым зверством убил.

Подушку и наматрасник тоже пришлось выкинуть, заметая следы преступления. А ещё придётся в ближайшее время, видимо, переклеивать обои, потому что кровь с них теперь никак не ототрёшь.

Спустя час уборки, как следует вымыв всё, что отмывалось, и выругавшись в адрес Стеллы всеми возможными словами, я заварил себе чай и устроил перерыв. Удивительно, но к этому времени я уже почти остыл и перестал на неё злиться. Мне даже стало любопытно, как она там поживает, но ради чистоты эксперимента я решил подождать, пока врач сама даст о себе знать.

Увы, допить чай мне так и не довелось. Сделав пару глотков, я посмотрел на часы и снова чертыхнулся. Пятнадцать минут девятого! Проклятая уборка заняла у меня несколько больше времени, чем я планировал, и Михаил, всегда пунктуальный, наверняка уже меня заждался. Я выглянул в окно – точно, у подъезда припаркован традиционный «бобик», а начальник службы безопасности, видимо, скучая, прогуливается вдоль дома. Спешно схватив рюкзак, я кинулся к выходу.

Выскочив из дверей подъезда, я чуть не столкнулся с ним лоб в лоб. Отступил на шаг, сфокусировал взгляд и присвистнул от изумления. Похоже, бравого вояку вчера на спецзадании изрядно потрепали: правая бровь рассечена, всю скулу заливал огромный синяк. Левая рука была забинтована почти от самой шеи и до предплечья. Не иначе как наш Рэмбо попал в серьёзную передрягу. Расстроенным он, однако, не выглядел: глаза горели озорным огнём, рукопожатие здоровой руки было, как обычно,