— Еще не поздно, Питер. Вы все еще можете помочь. У меня та же самая цель — найти и обезвредить убийцу Джиллиан. Скажите, что произошло тем вечером?

Бондюран покачал головой. Отрицал? От него, подобно запаху, исходили почти ощутимые волны, но чего? Вины? Стыда?

— Ничего, — прошептал он. — Ничего.

— Вы поужинали. Она задержалась до полуночи. Что такое произошло, что вынудило ее среди ночи звонить Брандту? Наверняка она была чем-то расстроена.

Бондюран вновь покачал головой. Опять отрицал? Но что? Ее эмоциональное состояние? Или это знак нежелания отвечать на вопросы, поскольку тогда открылась бы дверь, которую он предпочитал держать запертой? Дочь, которая вернулась к нему после долгих лет отсутствия, была, увы, уже не тем невинным ребенком, каким он ее помнил. Совсем другой, с изъяном. Что же должен почувствовать он как отец? Обиду, разочарование, стыд? Вину, потому что не жил с ней все эти годы? И теперь ему всякий раз становилось стыдно, когда он думал, что она утратила невинность и стала менее совершенна. В его сердце поселился целый клубок темных эмоций, распутать который под силу лишь искусному хирургу. Куинну вспомнилось фото в кабинете Бондюрана: Джиллиан, такая несчастная, в платье, предназначенном для совершенно другой девушки.

Ковач подошел к Бондюрану справа.

— Мы здесь не для того, чтобы оскорбить Джиллиан. Или вас, мистер Бондюран. Нам просто нужна правда.

Не спуская глаз с Питера, Джон затаил дыхание. Прошла секунда. Решение принято. Стрелка весов поползла в обратную сторону. Он понял это по лицу миллиардера, по тому, как рука соскользнула с бронзовой лилии. Собрав в кулак все, что накопилось внутри, он захлопнул внутреннюю дверь, которая на несколько минут приоткрылась.

— Нет, — ответил Бондюран с каменным лицом, скорее напоминавшим маску, и потянулся к трубке черного телефонного аппарата рядом с бронзовым букетом. — Даже не рассчитывайте. Я не позволю, чтобы память о моей дочери вываляли в грязи. Если я увижу в газетах хотя бы слово о том, что произошло с Джиллиан во Франции, я раздавлю вас обоих.

Ковач громко выдохнул и сделал шаг в сторону от стола.

— Мы всего лишь пытаемся раскрыть несколько убийств, мистер Бондюран. Ради этого и приехали к вам. Я простой человек и люблю простые вещи — например, правду. Вы можете раздавить меня, прихлопнуть, как комара. Что было в моей жизни ценного, ушло бывшим женам, если не к одной, то к другой. Так что давайте, давите. Но я вам вот что скажу. Для всех нас было бы проще, если бы вы рассказали нам правду — не сейчас, так позже.

Бондюран смотрел все с той же каменной маской на лице. Ковач лишь покачал головой и отошел прочь.

Куинн пару секунд не двигался с места, наблюдая за Питером, оценивая, анализируя. Боже, ведь они были так близки к тому, чтобы вытащить его из бездны.

— Вы неспроста выписали меня сюда, — негромко произнес он, пристально глядя миллиардеру в глаза. Затем сунул руку в карман и вытащил визитку, которую положил на стол. — Позвоните мне, когда будете готовы.

Бондюран нажал на телефоне кнопку прямого набора и подождал.

— И последний вопрос, — произнес Куинн. — Джиллиан писала музыку. Она когда-нибудь исполняла ее для вас? Вы видели ноты?

— Нет, она не делилась со мной своим творчеством.

На том конце линии ответили, и он отвернулся.

— Это Питер Бондюран. Соедините меня с Эдвином Ноблом.

Он стоял в вестибюле еще долго после того, как машина уехала и вновь стало тихо. Просто стоял в тишине в мрачном одиночестве. Часы отсчитывали секунды, минуты. Он не знал, сколько времени прошло. Затем, стряхнув оцепенение, вернулся к себе в кабинет. Ощущение было такое, будто тело его и разум функционируют независимо друг от друга.

В углу неярко светил торшер. Питер увеличил яркость. День постепенно сменился вечером, унося свет, который еще пару часов назад падал сквозь французские окна. Кабинет выглядел тягостно и мрачно, под стать тому, что творилось у него на душе.

Он отомкнул стол, вынул оттуда ноты и подошел к окну, чтобы пробежать их глазами, как будто чем дальше от света, тем менее резкими будут слова.

Дитя любви,

Я твое дитя любви,

Маленькая крошка.

На всем свете для меня

Нет тебя дороже.

Забери меня к себе,

Забери меня с собой.

Главное, люби меня,

Чтобы я была с тобой,

Чтобы ты меня любил,

Как любил когда-то.

Я твое дитя любви,

Я не виновата.

Дж. Б.

В некотором смысле собрание проводится в его честь. Он сидит в толпе, слушает, наблюдает. Ему приятно и немного смешно. Люди вокруг — вместе с репортерами он насчитал примерно полторы сотни человек — пришли сюда потому, что боятся его или, наоборот, зачарованы им. Они даже не догадываются, что этот самый монстр сидит среди них, что в ответ на их испуганные слова о том, куда катится мир и какое чудовище этот Крематор, он сочувственно покачивает головой.

Он уверен, некоторые искренне завидуют его дерзости, хотя вслух никогда не признбются. Потому что никому из них не хватит хладнокровия, ясности рассудка воплотить фантазии в жизнь, дать выход накопившейся в душе темной энергии.

В зале устанавливается порядок. Представитель следственной группы объявляет официальную цель собрания, которая на самом деле откровенная ложь. Это собрание созвано не для того, чтобы информировать людей, даже не для того, чтобы продемонстрировать населению видимость действий. Цель принадлежит Куинну.

Важнее всего продолжающийся цикл убийств. Я сказал им, что нам пора принимать превентивные меры. И полиция, и средства массовой информации должны заманить этого типа в западню. Например, я предложил, чтобы полиция провела серию «встреч с общественностью», чтобы обсудить преступления. Я почти уверен в том, что убийца наверняка посетит хотя бы одно из таких собраний. Джон Дуглас, «Охотник за умами».

Цель этого собрания — поймать его в западню. Тем не менее он здесь. Спокойный, уверенный в себе. Один из нескольких десятков озабоченных граждан. Куинн наблюдает за толпой, выискивает его глазами, выискивает то, на что большинство не обратит внимания: лицо зла.

Обычно люди считают, что у зла уродливое лицо. Увы, зло может быть внешне привлекательным. Или самым обычным. Уродство — оно внутреннее. Черная злокачественная гниль, которая разрушает совесть, моральную ткань души и сдерживающие механизмы, отвечающие за цивилизованное поведение, и в результате за обычным человеческим лицом скрывается зверь. Джон Куинн, интервью журналу «Пипл», январь 1997 года.

В своем дорогом и модном сером костюме Куинн резко выделяется из толпы местного быдла. У него слегка усталое, чуть высокомерное выражение лица супермодели. Это задевает — Куинн снизошел до того, чтобы признать его на людях, причем с таким видом, как будто ему все безразлично.