Они не могли запереть его здесь, оставить наедине с призраками и чувством вины на долгие дни. А если он заболеет? Если его настигнет белая горячка? Если кот затаил обиду и действительно готовит ловушку? Если он никогда не найдет дно библиотеки, или себя, или Башню – и будет падать в пропасть до конца времен?

Руки саднило, Сенлин прекратил бессмысленно молотить в дверь и уткнулся в нее лбом. Если бы его ухо не оказалось к ней так близко, он бы мог упустить звук, приглушенный толстым бесстрастным слоем древесины. И все-таки Сенлин это расслышал: три отчетливых удара. Сильный, слабый, сильный.

Он постучал, отвечая Эдит, и когда три удара раздались снова, он их опять повторил. Он прижался щекой к холодным доскам, чувствуя прилив благодарности. Хотя это был просто их способ ничего не говорить, признать существование невысказанных слов, стук сообщил, по крайней мере, что их дружба способна пережить это испытание, как пережила уже много других до него.

И поэтому у Сенлина не было выбора, кроме как тоже выжить.

Адам очень старался не скучать. Скука была слабостью его сестры, и он считал себя выше этого. Пока у него была работа, он никогда не жаловался.

Тем не менее через неделю после того, как они закрыли за капитаном дверь, Адам вплотную познакомился с утомительным явлением, именуемым «досуг».

Частью проблемы был отказ Сфинкса позволить ему работать над «Каменным облаком». Где-то за грязными обоями и нелепыми комнатами, в просторном доке, полном механических грузчиков, их корабль ремонтировался без него. Факт весьма раздражал, но, так как материалы, инструменты и верфь принадлежали Сфинксу, Адам был не в том положении, чтобы спорить. Сфинкс отказался сообщить, кто будет следить за работой и выполнять ее.

Впрочем, Сфинкс вообще мало что им рассказывал. После всех пререканий из-за контракта, который гарантировал ему неограниченный доступ к экипажу «Каменного облака», Сфинкс не спешил беседовать с командой. На самом деле, после того как Сфинкс проводил их в покои тем же вечером, после отправки капитана в библиотеку, он не вернулся, хотя время от времени присылал лакея с оленьей башкой – проверять, как идут дела.

По крайней мере, Сфинкс выделил им достойные апартаменты. Это была не ночлежка в Новом Вавилоне, едва отличимая от собачьей будки. Это была настоящая, пусть и потертая роскошь.

Комнаты с высокими потолками, хорошо обставленные. Каждому досталось по одной, и еще был общий обеденный стол, камин и полностью оборудованная кухня с чудесами вроде газовой плиты и крана, из которого текла горячая и холодная вода, чей запас был, похоже, бесконечным. Открытая планировка и экзотическое оборудование сделали приготовление пищи неким зрелищным видом спорта. Если они обнаруживали недостаток в кладовых, нужно было только попросить Байрона выполнить заказ, хотя для этого требовалось по крайней мере четверть часа выслушивать жалобы оленя, чье красноречие граничило с театральным монологом.

Камин и каминная доска несли на себе следы времени, но были еще крепки; бархатная обивка клубных кресел полысела на подлокотниках, но подушки не утратили формы. На четверых у них было две уборные, и в каждом из этих вымощенных плиткой храмов чистоты высился эмалированный алтарь в виде ванной на львиных лапах. Когда Адам погрузился в нее в первый раз, вода так сильно потемнела, что он почувствовал себя чайным пакетиком.

А капитан тем временем гнался за котом, все глубже уходя в якобы бездонную библиотеку, пытаясь доказать Сфинксу, что он трезв или, по крайней мере, скоро протрезвеет.

Они не очень-то об этом разговаривали, хотя молчание не мешало каждому размышлять о случившемся. Со своей стороны Адам понимал, что вернуть доверие капитана теперь будет намного сложнее. Вдобавок к этой загадке он еще и не мог уразуметь, что сказать сестре; освободившись от обязанности отчитывать и ограничивать ее, он не имел понятия, о чем с ней разговаривать.

Но с материальной, практической точки зрения он ни в чем не нуждался.

Не считая радости, работы или мечты, чтобы время потекло быстрее.

Как старпом, «мистер Уинтерс» отвечала за пополнение запасов скуки, когда те подходили к концу. Она установила и ввела в действие распорядок, который Адам находил безжалостно унылым. Хуже того, она редко выпускала его из виду, потому что была уверена: у Сфинкса есть планы на его глаз и он может увести юношу без предупреждения. Эдит заняла соседнюю с ним спальню, в то время как Ирен и Волета поселились в комнатах напротив. Адам подозревал, что «мистер Уинтерс» сидела на страже у его двери в тех случаях, когда беспокойство не давало ей уснуть.

Общая скука лишь подпитывала его одержимость злополучным капитаном Джорамом Браге. По ночам Адам перечитывал дневник Браге, гадая о подоплеке искровиков, «чудовищных ноздрей», которые неустанно храпят, и «города под нерушимым колоколом». Дневник был полон фантастических намеков на богатство, которое пряталось над головой. Он задавался вопросом, нет ли лестницы или лифта где-то в каньоне дверей внутри логова Сфинкса, которые могли бы доставить его на вершину. Впрочем, если и нет, это не важно; он был готов вскарабкаться на Башню при помощи лишь собственных рук, если понадобится.

Эдит же считала рутину вполне удовлетворительной. На самом деле она обнаружила, что цепляется за саму мысль о рутине в удручающие ночные часы – тот бесцельный, эластичный промежуток существования, когда течение времени словно замирает. Как туман вокруг корабля, предрассветные часы лишали ее всякого чувства движения вперед, скорости и направления. Она проводила ночи, ворочаясь с боку на бок на перине, погружаясь то в беспокойные сны, то в тревожное бодрствование. Она беспокоилась о безопасности команды и о том, сможет ли удержать Сфинкса от ловли их на крючок. А если Сфинкс выполнит угрозу и не вернет ей движитель – что это будет значить для ее независимости?..

И был, конечно, Том. Бедный, несчастный Том. Он провел последние месяцы, отравляя себя портретом жены, испуганный подступающим безумием, неспособный признаться в этом страхе даже самому себе, не говоря о команде. Но то, что он был всего лишь одурманен и отказывался это признать, казалось таким банальным! Как они могли надеяться на успех перед лицом столь ужасного безразличия и жалких возможностей, если что-то настолько мелкое, как порошок на картине, едва не уничтожило все, ради чего они трудились? Возможно, они достигли пределов надежды, которая уже ничего не добавляла ни к способностям, ни к удаче. Если все пойдет хорошо, он вернется через несколько дней, избавившись от зависимости. Но что тогда? Будет ли он делать вид, что все ошибки связаны с крошкой? Команда примет его или станет избегать? Приложит ли он усилия, чтобы вернуть их доверие, или от смущения попытается похоронить прошлое?