Ах, рутина, дарующая сладостную передышку! Унылый распорядок дня превратился в веский, хоть и временный, ответ на самый тревожный вопрос: что же им теперь делать?

Волета и Ирен отвечали за завтрак, который, в зависимости от настроения, варьировался от подгоревших тостов до гречневых блинов, также горелых. Впрочем, они съедали все, что попадало на стол, с ненасытностью верблюдов, дошедших до оазиса.

После завтрака они оттаскивали мебель гостиной к стенам и Эдит руководила утренней гимнастикой: отжимания, приседания, выпады и прыжки на месте. Она изучила эти «спортивные упражнения» в возрасте пятнадцати лет, наблюдая за мальчишками на школьном дворе. Она лежала на животе в травянистой канаве по другую сторону переулка рядом со школьной площадкой и наблюдала, как мальчики слаженно прыгают, сгибаются и взмывают в воздух под критическим взглядом учителя атлетики, коренастого человека, который голосом и повадками напоминал волка.

Эдит отрабатывала увиденное в своей комнате, пока от ее прыжков не затрясся потолок кабинета этажом ниже, что и заставило отца явиться к порогу дочери. Когда Эдит призналась, где научилась аэробике, отец пришел к совершенно неоспоримому – с его точки зрения – выводу: она ходила поглазеть на мальчиков.

Значит, самое время планировать ее будущее.

Если она была достаточно взрослой, чтобы проявлять любопытство, значит она достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, и побыстрее, пока никто не застукал ее лежащей в канаве и глазеющей на сверстников.

Отец всегда знал, что она рано выйдет замуж и сразу же заполнит дом детьми. Он был настолько убежден в ее семейных устремлениях, что в течение последующих недель делал оскорбительные заявления в духе: «О, как быстро природа выявляет материнскую суть в деве!»

Конечно, бедняга заблуждался по всем пунктам.

Но ведь он не видел тех молодых людей, похожих друг на друга, как бумажные куклы, воинственно сокрушающих утреннюю росу, слишком напуганных учителем атлетики, чтобы остановиться. Даже за порогом истощения, они продолжали прыгать по приказу.

Если бы ее отец сам это узрел, смог бы понять, что́ она нашла столь захватывающим. Не краснолицых мальчиков, которые, скрипя зубами и потея, терпеливо сносили утреннее истязание. Ее воображение захватило то, как учитель атлетики ими командовал.

Адам обнаружил, что темп утренней гимнастики и ее энтузиазм его раздражают. Но когда она упала на пол и начала отжиматься, упираясь единственной рукой, что ему оставалось, как не последовать примеру?

Адам готовил обед, и они удивились, обнаружив, что у него имеется соответствующий талант. Он мог сделать пудинг из простых ингредиентов; он мог разделывать и фаршировать птицу, а также связывать ей лапки; а еще он мог приготовить лимскую фасоль, которая была такой нежной и сладкой, что даже Ирен ела без возражений.

После обеда Эдит выводила их на то, что называла «ежедневной экскурсией», хотя это была скорее короткая прогулка. Сперва они спускались в лифте-коридоре на три уровня вниз, в игровую комнату, а через три часа – на четыре уровня вверх, в читальню, которая предлагала мешанину из устаревшей беллетристики, больше подходящей для молодых светских львиц и детишек, чем для компании пиратов, оставшихся без корабля.

Они не могли бродить свободно, потому что в коридоре постоянно торчал Фердинанд. Как только они выходили из покоев, он с грохотом устремлялся следом, и извергнутый им пар собирался у розовых стен, а пол дрожал и ковры рвались под титаническими ступнями. Это было грозное зрелище. Фердинанд никогда не проявлял к ним открытой враждебности, но никто не питал иллюзий по поводу того, почему он там находился.

Не то от скуки, не то от подлинного раскаяния Волета всю неделю была необычно послушной. Казалось, ей ничего не надо, кроме как дремать в банном халате, который нашелся в гардеробе спальни. Она дремала в шезлонгах игровой комнаты, пока Адам и Эдит играли в бильярд, а Ирен бросала дротики; она клевала носом в читальном зале, пока Эдит хмурилась над руководствами по этикету, Адам листал кулинарные книги, а Ирен корпела над сюсюкающими букварями, написанными и проиллюстрированными для детей. Каждый раз, когда Адам оборачивался, спящая Волета обнаруживалась в новом месте. Он задавался вопросом, уж не настиг ли ее запоздалый скачок в развитии.

Эдит готовила ужин, и в это время ее день достигал несомненно низшей точки. С ее стряпней вечно что-то было не так. Не явно, как у Волеты и Ирен, когда они подавали завтрак в расплавленном виде, но исподволь. То комочки в соусе, то кости в рыбе. Это ее бесило, но приходилось скрывать возмущение, чтобы сохранить мир. До чего изматывающая задача. Ну разве она виновата, что существует так много способов испортить блюдо?

Она хотела бы свалить эту неспособность на отсутствующую руку, но досадная правда заключалась в том, что один очевидный изъян не избавлял ее от сотни других, с ним не связанных. Потерянная конечность не была причиной всех ее недостатков. Что в некотором смысле успокаивало. Не сваливая все проблемы на руку, она уменьшала чувство потери, и это казалось особенно важным, учитывая тот факт, что движитель конфисковали.

Той ночью, когда Эдит смирилась с мыслью, что свинина, несомненно, пережарена, и попросила Ирен разрезать отбивные на более годные для жевания кусочки, Байрон ворвался в их покои с видом фигурки с часов, которая собралась бить в колокол.

– Есть новости о капитане? – спросила Эдит, не отрывая взгляда от тарелки.

Она задала дежурный вопрос, ничего не ожидая в ответ. Она призналась остальным вскоре после того, как Сенлина закрыли в библиотеке, что порученное ему дело может занять существенно больше времени, чем несколько дней. Она не была с ним такой прямолинейной, потому как он уже столкнулся с рядом потрясений и было бы жестоко сообщать, что ему и впрямь может понадобиться весь выданный запас провизии.

– Неужели надо спрашивать об этом каждый раз? – ответил олень, стягивая белые перчатки. – Разве ты не можешь просто предположить, что я сообщу новости, если таковые будут? Или еще лучше – почему бы не сообразить, что, едва библиотека извергнет это ходячее недоразумение, я приведу его к тебе, чтобы ты могла над ним похлопотать и оставила меня в покое, хотя бы ради разнообразия.

– Какая жалость, Байрон, что ты недостаточно близко знаком со словами «нет» и «да», – сказала Эдит. – Ты одет как тот, кто выполняет приказы, но на самом деле не можешь ответить на простой вопрос так, чтобы ответ был короче абзаца.

Все они продолжали есть в его присутствии. Как будто он был жалким дворецким. Возмутительно. Чтобы показать свое недовольство, он встал рядом с креслом Эдит и навис над ней так, что мог бы плюнуть в еду.

– По крайней мере, я не притворяюсь свободным, когда хожу на поводке.

Эдит встала так резко, что чуть не ударила оленя по подбородку. Даже с завязанным рукавом блузки она выглядела грозно. Темные глаза Байрона тревожно сверкнули.

– У нас закончилось кокосовое масло, – сказала Волета, отвлекая Байрона на достаточно долгое время, чтобы Ирен смогла привстать, взять Эдит за руку и осторожно потянуть вниз. Другой рукой она продолжала нести к цели вилку, которая курсировала между горой картофельного пюре на тарелке и ее ртом.