Гиппиус протянула еще несколько лет – глухая и полуслепая, она сильно тосковала без своего извечного спутника. Некогда восхитительно прекрасная, она сохранила худобу и элегантность. Никому не показывая своих страданий, Гиппиус продолжала писать биографию Мережковского, но скончалась 9 сентября 1945 года мучительной медленной смертью от серии инсультов, приведших к частичному параличу51.

Последними из старой гвардии во Франции оставались Тэффи и Бунин – оба умерли в Париже; Тэффи вскоре после своего восьмидесятилетия, в 1952 году, от стенокардии. Бунин, желчный и разочарованный, возмущенный тем, что ему не выплачивают положенных гонораров и он вынужден страдать от безденежья, скончался в возрасте восьмидесяти трех лет от астмы и пневмонии в 1953 году. Вне всякого сомнения, здоровье обоих было подорвано тяготами эмигрантской жизни; Бунин давно предчувствовал смерть и последний год пролежал прикованный к постели. Парижская колония почтила обоих своих любимых писателей на поминальных службах в соборе Александра Невского. Заканчивалась целая эпоха, уходили представители первой волны русской эмиграции; многие говорили, что со смертью Тэффи «лишились частички собственной души, нашего далекого русского прошлого»52.

* * *

Что касается стареющих эмигрантов-аристократов, то наиболее удачливые из них доживали свои дни в Русском доме в Сент-Женевьев-де-Буа, погруженные в воспоминания об имперском прошлом России, все еще испытывая слабую надежду, что придет «день, когда кровавый [советский] режим постигнет неизбежный конец»53. Перед смертью, в 1933 году, Сандро говорил: «Знай они, что никогда не вернутся, они, может, предпочли бы вынести расстрелы и продукты по карточкам» в Советском Союзе. Но насколько лучше была бы их жизнь в России?54 Для Романовых – точно нет. Собственно, и в Париже их положение становилось все хуже. В 1936 году пошатнулся брак великого князя Дмитрия Павловича с Одри Эмери. Они вели довольно беспокойную жизнь, кочуя между Францией, США и Англией, и в итоге Одри влюбилась в грузинского князя, Дмитрия Джорджадзе, потребовав развода. Дмитрий Павлович тогда болел туберкулезом и тяжело переживал раскол в семье из-за вопроса о престолонаследии. В отличие от своих кузенов, Бориса и Андрея, остававшихся в Париже в период немецкой оккупации, он переждал ее в Швейцарии. Однако состояние его быстро ухудшалось, и в марте 1942 года он умер в туберкулезном санатории в Давосе в возрасте всего лишь пятидесяти лет. Его сестра Мария Павловна тем временем уехала из США, возмущенная вступлением страны в войну с немцами на стороне сталинской России. Она отправилась на юг, в Аргентину, где жила в русской колонии в Буэнос-Айресе до 1949 года, а затем, в 1952-м, перебралась в Мюнхен, но бо́льшую часть времени проводила у сына, принца Леннарта, на острове Майнау. Она скончалась в Германии в 1958 году. Вместе с Дмитрием Павловичем, чьи останки Леннарт перенес из Давоса, они похоронены в семейном склепе в дворцовой церкви на Майнау.

Последние дни вдовы великого князя Михаила Александровича, Натальи Шереметьевской, можно назвать символом того, как некогда влиятельные и богатые Романовы оказались сведены до бедности и полного одиночества. Когда в 1927 году у нее закончились деньги, она переехала из Англии в Париж. Великий князь Кирилл Владимирович даровал ей почетный титул княгини Брасовой, однако это не спасло ее от нищеты, когда она, одно за одним, распродала свои украшения. После гибели сына Георгия в автокатастрофе в 1931 году у нее не осталось ради кого жить; она ютилась в крошечной комнатке на верхнем этаже особняка на левом берегу, куда ее пустил бесплатно, из жалости, один из русских эмигрантов. В 1951 году она заболела раком груди, и хозяин дома, не желая ухаживать за ней, попросил освободить комнату. Наталью увезли в благотворительную лечебницу, где она умерла 23 января 1952 года. Парижская колония, бо́льшая часть которой игнорировала ее плачевное положение, все-таки собралась на отпевание. Вместе они похоронили и еще одного представителя старого русского дворянства, Феликса Юсупова с женой Ириной, которые умерли в Париже в 1967 и 1970 годах соответственно. Их могилы находятся среди захоронений прочих русских аристократов в Париже, на клочке земли, который они считали частицей матушки-России, в Сент-Женевьев-де-Буа.

* * *

К августу 1940 года практически вся общественная жизнь русской колонии в Париже была прекращена из-за принудительного роспуска культурных, образовательных и благотворительных организаций, однако мать Мария Скобцова отказалась прекращать свою филантропическую деятельность. Она говорила, что единственное место, куда могла бы поехать, – это ее родина: «Я предпочла бы погибнуть в России, чем голодать в Париже»55. Она знала, что потребность в ее общежитии только возрастет надвигающейся зимой и потому переименовала его в «Общественную столовую» – официальный пункт раздачи продовольствия. Во время немецкой оккупации она неустанно трудилась ради защиты русской общины, за которой теперь пристально следило гестапо. В июне 1941 года арестовали тысячу русских, в том числе близких друзей и коллег матери Марии56. Она пыталась защищать евреев, которым грозила депортация; в 1942 году они стали являться к ней, боясь за свою жизнь. Мать Мария обеспечивала их поддельными документами и свидетельствами о крещении, предоставляемыми ее приходом на улице Лурмель. Когда в июле 1942 года евреев в Париже начали повсеместно арестовывать, она носила еду и воду на велосипедный стадион Д’Ивер, где сидели в ожидании депортации 6900 человек. Ради спасения детей, находившихся там, она уговорила мусорщиков вывезти часть из них в мусорных баках57.

Однако в начале 1943 года гестапо арестовало саму мать Марию вместе с сыном Юрием и некоторыми ее сотрудниками. Их посадили в скотовоз и отвезли в концлагерь Равенсбрюк, где она прожила еще два года, почти до самого освобождения. Находясь в концлагере, она старалась поддерживать других заключенных, скрывая собственные душевные страдания. 31 марта 1945 года, когда издалека уже слышался огонь наступающих русских войск, ее, совсем слабую и больную, отправили в газовую камеру; по некоторым сведениям, она пошла туда вместо другого заключенного, еврея58. В 2004 году митрополит Константинопольский причислил мать Марию к лику святых вместе с сыном Юрием, который также погиб в лагерях в 1944 году59.

К концу войны во Франции осталось только 55 тысяч русских; благодаря медленному, но постоянному оттоку эмигрантской диаспоры в США к 1950-м годам Нью-Йорк заменил Париж в качестве политической и культурной столицы эмиграции60. Из тех эмигрантов, кто покинул Россию после революции 1917 года, сохранились данные преимущественно о писателях и поэтах, которые много писали о своей судьбе и скитаниях, однако нам мало что известно про обыкновенных русских. Тем не менее они отличались стоицизмом и не склонны были жалеть себя. Они просто и