На другой день ожидалось прибытие на елоховский адрес контейнера с мебелью и вещами, и им с Анной надлежало ожидать его, не выходя из дома. Таким образом, Изряднов получал лишний день жизни, но к этому Моисей, уже успевший осознать всю предстоящую меру трудности, в общем и целом был готов.

Когда он, наняв такси, перевёз Гарьку на Елоховку, прихватив вместе с внуком и револьвер в качестве последнего атрибута прошлой жизни, Изряднов всё ещё ходил по этой земле, поскольку Моисею вновь было не до него. В какой-то момент он даже подумал, что, может, стоит, учитывая новый жизненный отсчёт во всём, оставить эту свою убийскую затею или, как минимум, передвинуть её на осень, до той поры, пока Гарька не обживётся и не привыкнет к неродной прабабушке, ставшей ему новой бабушкой. Однако тут же отбросил эту мысль как низкую и дважды предательскую по отношению ко всем неживым, ставшим такими по милости всего лишь одного подлеца. Наган марки М-1895 жёг руки и печень, просясь на выстрел. Что до мачехи, то как раз к этому сроку она закончила изучение рукописи Рубинштейна и по результату читки пребывала в совершенном отчаянии. Он нашёл её с мокрыми глазами, посеревшую лицом и чуть ли не в похоронном настроении.

– Как… скажи мне, как такое могло случиться, Моисей? – с трудом проговаривая слова, обратилась она к пасынку. – Откуда берутся эти ничтожества, эти подлые, страшные люди, как их столько лет терпела наша земля и эта негодная власть?

Дворкин мгновенно напрягся и постарался уточнить для себя важное.

– Вы это о ком, Анна Альбертовна? – исследуя её глазами, поинтересовался он. – Надеюсь, не о старых Рубинштейнах?

– Я о Варшавчике, Моисей, об этом нелюде. И о таких, как он, которых пришлось на наш век с избытком. И ещё придётся. – Промокнув под глазами салфеткой, она глянула на Моисея. – Я помню, как когда-то спорила с твоим отцом, доказывая, что победу отстоял не только народ, но и сам вождь, лично. Если бы не он, не вера в него, не готовность русского человека пасть не только за Отечество, но и за коллективного бога, то никто больше не придал бы нашим людям такого нечеловеческого добавка сил. Они же у меня на столе умирали, а кто-то, закрывая в последний раз глаза, уже зная о том, что уходит навсегда, шептал, выговаривая через близкую смерть слова здравия этому людоеду. Я только потом поняла, кем он был на самом деле, твой отец помог мне разобраться. Иначе, скорее всего, так и жила бы наивной добренькой дурой, не слыша мир вокруг, не пытаясь противопоставить лживому самое понятное и простое. А они… они… – Она встала с единственного стула, привезённого Моисеем вместе с письменным столом, и вновь опустилась на сиденье. – Я хочу навестить их, сходить на могилу… Ты знаешь, где это?

– Я провожу, – согласно кивнул Моисей Наумович, – я знаю где, я там был.

Слова отцовской вдовы окончательно закрепили в нём уверенность в справедливости задуманного им шага, потому что уже теперь они стали очищением от ещё не совершённого греха, если скинуть со счетов уныние. Уже только за это он был ей признателен. Ангел-хранитель, прописавшийся в доме вместо дежурной кошки или положенного домового, был явно подарком небес, к тому же бесплатным. Благодаря ангелу, воскресал теперь и Лёка в обличье собственного сына, и потому получалась почти что полноценная семья, такая, как положено, – со стариками и молодыми, когда одни красиво старятся, другие же, произрастая у них на глазах, набираются ума, здоровья и любви под верным и неравнодушным приглядом.

– А где же теперь ноты Листа? – спросила она, всё ещё не в состоянии оборвать тяжёлый разговор.

– Их больше нет, – пожал плечами пасынок. – Лёка спустил их в мусоропровод.

– Как же так? – взволнованно вздёрнулась она, и по лицу её, от края левого глаза и до уголка рта, прошла ранее незнакомая Моисею морщина. – Почему спустил, зачем? Я всего лишь хотела подержать их в руках, прикоснуться на секундочку к великому. Да просто хотя бы дотронуться.

– Он не виноват, – уныло отреагировал Дворкин. – И вообще, это долгая история. Чтобы её постигнуть, нужно прожить с моей бывшей супругой много лет. Забудьте, Анна Альбертовна, просто считайте, что их нет и никогда не было.

– А оружие? – подняла она глаза. – Там не написано, что они от него избавились. Наган, кажется. Тоже в мусоропроводе?

– Хотите взглянуть?

Мачеха кивнула:

– Хочу.

Он сходил к письменному столу, отомкнул нижний ящик и вернулся с оружием. Протянул ей, предварительно извлекши из барабана оба патрона. Она взяла, повертела в руках, затем погрела в ладонях и поднесла к щеке. Сказала задумчиво:

– Знаешь, наверно, я тоже смогла бы убить. Хотя не так, как Двойра. Но я понимаю её, эту благородную и бесстрашную женщину, рядом с ней я просто мелкая никчемная сошка, и я горжусь благодаря тебе, что в мои руки попали эти поразительные записи. Когда-нибудь их непременно издадут, и если не успеешь ты, это наверняка сделает Гаринька, я абсолютно в том уверена. Такое должно дойти до всех людей, до человечества.

Перемена места и состава окружения сказалась на настроении мальчика Гарика не лучшим образом. Поначалу он больше орал, чем вживался в новое пространство, и Моисею, как единственно пока узнаваемому Гарькой лицу, приходилось проводить в комнате внука бо́льшую часть времени. Анна Альбертовна носилась по необжитому дому, угождая мужчинам, приводя этот временный бедлам в более-менее удобоваримый порядок и при этом проявляя максимальную расторопность в делах. Каждой своей минуткой она старалась подтвердить собственную нужность, не забывая держать на лице улыбку самого естественного разлива. Её словно подменили, либо она всегда была такой, о чём теперь Моисей мог лишь догадываться, уже совсем хорошо понимая покойного отца. А ещё она была в силе, сохранив крепкость рук, ясность головы, надёжность глаз и прямой позвоночник. Ей было шестьдесят пять всего-то, хотя порой казалось Моисею, что её соединение с отцом случилось настолько давно, что лишь древняя, согбенная временем старушенция могла соответствовать теперешней ситуации, сложившейся в его обновлённой семье.

Между тем по прошествии двух с небольшим недель он привык, ребёнок. Теперь Гарька шёл к Анне Альбертовне на руки и называл её «ба-ба-на». Та светилась и обмирала. Взаимность усиливалась ещё и тем, что, в отличие от Анастасии Григорьевны, баба Анна быстро сообразила, какая именно еда вызывает у мальчика активный протест и к чему он имеет явное расположение, и стала угождать ещё и по этой нехитрой части. На Моисее пока ещё оставались вопросы снабжения: роль же буфера, первое время смягчавшего сживание правнука с неродной прабабкой, вскоре отпала совершенно. И тогда, вновь наполнив холодильник, чем удалось, Моисей Дворкин вернулся к обдумыванию деталей предстоящего устранения кандидата в мертвецы.

Уже был август, самое знойное его начало, и убивать в такое время не хотелось – было жарко и лениво. Пот со лба застилал глаза, влажнели руки, во всём присутствовала зыбкость и неопределённость – а этого он не любил. Подумывал даже отложить дело до осени, не столь потливой и расплывчатой. Тем не менее съездил на «Мосфильм» – подежурить на пробу, зарядиться важностью цели и этим, возможно, добавить себе настроя.